Зов из бездны - Михаил Ахманов Страница 48

Приблизившись, я узнал Шеломбала. Жрец Ашторет был в той же хламиде, в какой я видел его днями раньше. Пряди сальных волос торчат из-под колпака, лохматая бородища стекает с лица на грудь, а с груди на брюхо, челюсти мерно шевелятся, пережевывая рыбу… Не первую рыбину — рядом с его толстой ляжкой высился холмик рыбьих костей. В левой руке жреца поблескивала моя бронзовая чаша, и Брюхо подливал в нее вина.

Узрев меня, Шеломбал опрокинул чашу в пасть и буркнул:

– Хороший у тебя раб, заботливый. Не продашь ли?

– Не могу, — отозвался я, подсаживаясь к костру. — Этот кушит — наследство от покойного отца, и обещал я родителю, что сделаю из него мумию и помещу в отцовскую гробницу.

– А зачем?

– Как зачем! Чтобы он служил отцу в Полях Иалу! Накрывал стол, мыл господину ноги, носил за ним табурет и опахало.

– Опахало!.. Табурет!.. Грмм… Странная у вас вера, у египтян… — пробормотал Шеломбал. — Думаешь, на том свете так уж нужны опахала и табуреты?

– Вам не нужны, ибо обитателей Джахи съедают земляные черви, и ничего от вас не остается, — пояснил я. — А мы, милостью Амона, живем в вечности и нуждаемся во многих вещах, что окружали нас прежде. Конечно, не все вкушают блаженство в Полях Иалу, но мой отец, без сомнения, там. Он был достойным человеком.

Шеломбал почесался, задрал голову и с задумчивым видом уставился в небо.

– И где эти ваши Поля? На какой небесной сфере?

– Не там, почтенный жрец. Поля Блаженных на западе.

– На западе море.

– Это у вас море, а у нас — жаркая непроходимая пустыня. За нею — царство Осириса, где Сорок Два Судьи взвешивают деяния усопшего, дабы Осирис знал, отправить ли его в Поля Иалу или ввергнуть в место страданий и мук.

– Грмм… А как в ваших Полях с выпивкой, жратвой и бабами? — поинтересовался Шеломбал. — Скажем, если меня забальзамируют и я туда попаду в виде мумии, можно ли прихватить с собой пару молоденьких танцовщиц?

Я пожал плечами:

– Ты туда не попадешь, и мумии из тебя не выйдет. Затупятся ножи парасхитов, разделывая этакую тушу.

– Тогда не будем о печальном, а перейдем к делам. — Шеломбал раскрыл мясистую ладонь. — Будь добр, мои двадцать дебенов.

– Четырнадцать, — напомнил я. — Или ты думаешь, что серебро растет на пальмах, как финики?

– Пусть четырнадцать, но взвешивать будем на моих весах. — С этими словами жрец извлек из-за пазухи устройство с двумя чашками и несколько гирек. — Эти весы самые точные, ибо их благословила Ашторет, — заявил он с хитрой ухмылкой. — И гири благословила тоже. Эта вот пять дебенов, эта — два, а эти — по одному.

Я рассмотрел гирьки и взвесил в руке. Даже при зыбком свете костра выглядели они подозрительно. Клянусь, благословение богини сделало их тяжелее на треть! Или еще больше.

– Взвешивать не нужно, — сказал я и пересыпал гири в ладонь Шеломбала. — У меня браслеты из серебра. Те, что на мужскую руку, весят половину дебена, а те, что на женскую, — четверть. Подожди, сейчас я их принесу.

Не слушая возражений жреца, я поднялся, взял из костра горящую ветку и побрел к пальмам. Ларец был закопан неглубоко. Я разгреб песок, поднял крышку и отсчитал двадцать восемь браслетов потяжелее. Затем добавил один легкий, ибо щедрость угодна Амону, вновь припрятал ларчик и вернулся к костру.

Сопя и отдуваясь, Шеломбал стал пересчитывать браслеты. Он проделал это четырежды, словно надеялся, что серебро прирастет в числе, и вдобавок взвесил два браслета, но не с поддельными гирьками, а с другой, извлеченной откуда-то из глубины хламиды. После проверки увязал добычу в платок, сунул за пояс и подставил чашу моему рабу. Выпил, прочистил горло и молвил:

– Кто платит честно, того возлюбят боги! Не хочешь ли, египтянин, заказать еще одно пророчество? Возьму дешевле.

– Еще одно? О чем? — спросил я.

– Ну, к примеру, о твоем благополучном возвращении. Грмм… Ты ведь хочешь вернуться в свои Фивы? И, думаю, не пустым, а с кедровыми бревнами?

– Об этом позаботится Амон. Если, конечно, хочет получить новую ладью.

– Мысли и пути богов нам неведомы. Я, недостойный, ловлю лишь тень их желаний, — сказал жрец, воздвигаясь на ноги. — Прощай, Ун-Амун. Как-нибудь, лет через двадцать или тридцать, я загляну к тебе в Поля Иалу.

Он двинулся прочь от догорающего костра и быстро исчез в темноте. Брюхо встряхнул винный бурдюк, убедился, что тот пуст, и прошептал:

– Господин… твоя чаша, господин…

Чаши не было. Вина и рыбы тоже.

* * *

На другой день, едва отгорела заря, Бен-Кадех явился со своими стражами, чтобы проводить меня в город. Повсюду там были заметны следы ночного буйства — я спотыкался то о битый кувшин, то о чьи-то ноги, то о поломанную скамью, обходил то груды нечистот и лужи мочи, то дохлого осла, и видел, как жрецы прибираются в святилищах, выволакивая оттуда пьяных и еще не протрезвевших. Многие люди спали на улицах в тени стен, наполняя город храпом и неприятными запахами, а те, что уже пробудились, взирали на мир мутным взглядом, удивляясь тому, что еще живы и плоть их не обглодана воронами, собаками и свиньями. Воины у городских ворот еле шевелились, на башнях и стенах — ни копья, ни щита, а колесничие, что охраняли дворец, резались в кости. Словом, в это утро Библ могло бы захватить не то что вражеское войско, а любая разбойная банда хабиру или хериуша.

Теперь, при ярком утреннем свете, я разглядел дворец правителя. Он не был похож на крепость, как жилище князя Дора, но все же стены его были толстыми и прочными, нижние окна — узкими, и только много выше человеческого роста оконные проемы делались шире, появлялись арки, галереи и балконы, украшенные изображениями пальм, быков и крылатых львов, гривастых или увенчанных тиарами. Я бы не взялся описывать этот дворец, ибо строили его не по единому плану, а воздвигали там — башню, тут — покой, или лестницу, или врата, или что-то еще, прилепляя новое к старому, а старое — к совсем уж древнему. Однако этот дворец, подобный блюду с разными плодами, был просторен и в отдельных своих частях довольно высок — не столь высок, как храм Амона в Фивах, но все-таки выше прочих городских строений.

Мы вошли во внутренний дворик, и здесь Бен-Кадех передал меня Тотнахту. Странно мне было глядеть на него: лицо и тело роме казались насильно втиснутыми в тяжелые, разноцветные и слишком пышные одежды. Но такие нынче времена, что сыны Та-Кем служат правителям Джахи! Я напомнил себе это со смирением, ибо нет уже львов среди наших владык, и слабые их руки не могут поднять копье и секиру.

Мы взошли по лестнице к тому же чертогу, где был я вчера. Из него неслись звуки музыки, но не терзающий уши грохот барабанов, а мелодия флейты. Под ее нежный тихий посвист пела девушка, пела на родном мне языке одну из тех любовных песен, какими услаждают слух в Долине.