Призрак улыбки - Дебора Боливер Боэм Страница 48

А потом я появилась на пороге его одинокого дома, и он влюбился — в первый раз за всю жизнь или, точнее, за все существование. И в первый же миг решил, что даже еще десять жизней в качестве низшего гаки, живущего среди отбросов и питающегося экскрементами, — не слишком высокая плата за одну ночь со мной. К тому же, поскольку «священное вожделение» (это его чудесная формула) соединялось у него с искренней любовью, он понадеялся, что нарушение правил останется безнаказанным, и поэтому утром, перед тем как вернуться в нечеловеческий облик, сказал мне, что отправляется в странствие и оптимистически пообещал увидеться через год.

Что же касается происшествия в бассейне на горячих источниках, то там он принимал свое подлинное обличье («но некоторым образом раздутое и увеличенное»), для того чтобы напугать призрак горничной. Знаки сутры, которые он начертил у меня на коже, должны были теоретически послужить мне защитой, а кроме того, развлекли его, потому что при жизни он обожал каллиграфию. Сказав это, он с извиняющимся смешком добавил, что попросил меня покрыть его тело санскритскими «ах» просто так, для веселья. «Ведь там, где я живу, нет даже слова «веселье»», — добавил он грустно.

Говоря, что занятия любовью обернутся для нас катастрофой, он прежде всего имел в виду себя — гибельный для него итог долгих попыток подъема по лестнице карм, — но опасался и каких-нибудь неведомых дурных последствий для меня. Он объяснил, что в горах поблизости водится много оборотней, скрывающихся под видом лисиц, барсуков и змей. И должно быть, какой-нибудь сладострастный оборотень-тануки прознал про нашу связь, а выяснив, что Гаки-сан будет не в состоянии сдержать слово и прийти на свидание в человеческом облике, решил вступить в романтическую игру и удовлетворить свои чудовищные животные потребности. Конечно, он и сам чудовище, сухо добавил Гаки-сан, но это не может служить извинением.

Когда я преодолела наконец первую фазу ужаса и растерянности, меня охватил восторг любознательности и я начала задавать миллион вопросов о структурах и взаимосвязях так, словно собирала материал для статьи. На большинство из них Гаки-сан отвечал: «Это не поддается объяснению, и я молю бога, чтобы ты никогда не смогла узнать это из первых рук. Скажу одно: по сравнению с загробным миром жизнь на земле — просто праздник в саду. Пользуйся им, пока можешь».

Стараясь внести в разговор свою лепту, я сказала ему, что последняя фраза моей бабушки Леды была: «Не расстраивайтесь, мои дорогие. Как бы то ни было, а все лучшие люди тоже мертвы». На это он хмыкнул, но смешок был лишь слабым отзвуком прежнего, сверкающего и заразительного смеха.

Спрашивая о чем-то, я один раз назвала его Гаки-сан, на что он заметил:

— Я объяснил уже, что это вовсе не мое имя, но для сегодняшней ночи оно годится.

— А как же тебя зовут, то есть как тебя звала?

— Мутаи. Мутаи Маборосимон.

— Правда? — спросила я подозрительно, зная, что мабороси значит «фантом».

— Неправда, — признался он, и после этого я продолжала называть его Гаки-сан, что означает, как я узнала позже, Мистер Голодный Дух. Меня занимало, как же устроен этот мир теней, полный томящихся душ, и я попросила его рассказать мне о гаки.

— Что ж тебе рассказать? — беспечно начал он. — Существует тридцать шесть разных типов, большинство из которых, как это сказано в старых книгах, ассоциируется с болезнью, гниением и смертью.

— Звучит впечатляюще, — заметила я, но почему-то мне не было страшно. На свой, журналистский, манер я даже чувствовала странное удовольствие. — Пожалуйста, продолжай.

— Видишь ли, это все очень сложно, и, проведя там сто лет, я только-только начинаю как-то ориентироваться. Загробный мир отличается от описаний, которые дают нам буддийские тексты, но они правы в том, что мир гаки на одну ступень ниже царства животных и на одну ступень выше ада. Надеюсь, что придет время, когда я снова смогу прожить полноценную человеческую жизнь, это будет лет через сто или двести, если, конечно, наш человеческий род уцелеет до того времени. Но лучше быть голодным духом, чем гореть в Восьми кругах ада или разгребать непрерывно дерьмо и быть истязаемым демонами.

— Расскажи мне еще о голодных духах, — с жадностью попросила я.

— Хорошо, — сказал он похожим на шелест тростника голосом. — Вкратце дело обстоит так. Есть мудзаи-гаки, страдающие от постоянных, неутолимых жажды и голода. Есть содзаи-гаки, которые иногда получают в пищу немного отбросов. Над ними — усаи-гаки, они едят то, что остается после людей, а также подношения богам и предкам, выкладываемые на домашний алтарь. На противоположном конце социальной шкалы: дзики-ники-гаки, поедающие человеческую плоть, дзики-кэцу-гаки, которые питаются кровью, дзи-ки-доку-гаки, которые едят яды, дзики-кэ-гаки, потребляющие дурные запахи, сикко-гаки, которые пожирают червивые трупы, и дзики-фун-га-ки, или едоки фекалий, ну и всякие прочие. Далее. Существует несколько видов, чьи муки связаны с грехами, совершенным ими в течение жизни. Например, есть дзики-ко-гаки, которые в старых книгах именуются «гоблинами, питающимися курениями». Это духи людей, которые ради наживы делали или продавали некачественный ладан. Единственное, чем им разрешается питаться, чем они как-то смягчают нескончаемые муки голода, — дым, исходящий от ладана. И есть дзики-ман-гаки—они могут питаться только волосяными накладками, что иногда венчают головы на статуях святых. Эти гаки некогда были людьми, кравшими ценности из буддийских храмов.

Несколько раз я видела эти заплесневевшие волосяные шапочки и содрогнулась, представив себе необходимость жевать их, не имея перспективы избавления. Изумляясь тому, что такие вещи служат предметом непринужденного разговора, в то время как так называемый обычный мир спокойно живет рядом своей жизнью, я все-таки спросила, как о чем-то само собой разумеющемся:

— А к какому виду относишься ты?

— Ох, — ответил невидимый собеседник, — я надеялся, ты не спросишь. Я — то, что зовут ёку-сики-гаки, или дух похоти. И я наделен кое-какими силами, включая возможность время от времени принимать человеческое обличье, потому что получил некоторое прощение авансом с учетом совершенных при жизни добрых дел. Если не говорить о бесчисленных нарушениях обета целомудрия, то, пожалуй, лет с двадцати я вел добродетельный образ жизни. Но в конечном счете все свелось к этому: я отбываю наказание за грех сладострастия.

— А сладострастие — это всегда грех? — спросила я.

— Нет, только если считаешь его грехом, — ответил Гаки-сан.

* * *

Мы разговаривали всю ночь напролет, и неожиданным образом беседа приносила умиротворение. Пока я не начинала смотреть на все как бы со стороны (ой-ёй-ёй, я встречаю рассвет в компании с голодным духом!), меня не терзало ни чувство страха, ни чувство опасности. В какой-то момент я вспомнила, как чуть не стала жертвой похотливого тануки. Это вызвало беспокойство, и я пробормотала как бы в сторону ***** — свое магическое, тайное слово. Но контур сидящей с той стороны стола, прячущейся в тени, фигуры не претерпел никаких изменений, и, вздохнув с облегчением, я постаралась избежать неловкости, небрежно пояснив: «Кстати, именно это слово заставило барсука-оборотня вернуться в его настоящее обличье. И я все думаю, оно ли заставило тебя прибежать?»