Энгус. Первый воин - Орландо Паис Фильо Страница 48

Потом она попросила рассказать о моей матери и Морском Волке, и вообще о скоттах. Тут я тоже пустился в долгий рассказ, особенно напирая на христианскую веру матери и избегая преувеличений, когда говорил о битвах отца. Но она простилась со мной, как только стемнело, и оставила в одиночестве грезить с широко раскрытыми глазами. Образ ее стоял теперь уже не только перед моим взором, но и в сознании, ибо он не улетучился даже тогда, когда ночь своим покрывалом смежила мне веки. И самое прекрасное, что в этом моем сне я был уже совершенно здоровым и демонстрировал принцессе всю свою ловкость в военных упражнениях. Одного за одним я победил семерых воинов, и у всех, как ни странно, было лицо Идвала.

Как и обещала, Гвинет осталась в городе еще на какое-то время и пригласила меня на праздник, который устраивался на следующую ночь после встречи со мной. Я был по-настоящему счастлив, сидя рядом с принцессой и думая, что разрыв между грезами и явью сокращается. Со мной все обращались чрезвычайно предупредительно и ласково, так как рука моя все еще была в лубке и неподвижна. Но при этом все с некоторым удивлением и даже страхом замечали, что я сижу рядом с принцессой. Я же, несмотря на эль и ее голос, всячески меня поощрявший, пытался держаться скромно и сумрачно, потому что уже и без того достаточно натерпелся унижений, а об инциденте с Идвалом вообще не хотел упоминать. Я предпочитал говорить совершенно о других вещах, и разговор шел так гладко, словно я вел беседу с человеком, которого знаю давным-давно. Принцесса, казалось, все понимала, ее взгляды на многие вопросы совпадали с моими, и это несколько раз заставило нас посмотреть друг другу в глаза чуть пристальней, чем положено и чем я мог позволить себе еще день назад. Той ночью нам обоим стало ясно, что между нами существует не просто симпатия, но нечто большее. Я был счастлив этим еще и потому, что мои качества, наконец-то, оценили и познания востребовали.

Через несколько дней она снова пришла навестить меня, и мы бродили по городу до тех пор, пока солнце не скрылось за башнями. Принцесса рассказывала мне о таком, чего я не мог и представить, что произвело на меня неизгладимое впечатление.

— Много лет назад, — сказала она, и в голосе ее прозвучала странная смесь горечи и гнева, — мы с сестрой, так же, как и многие другие женщины Гвента, были взяты в плен норманнами и сделаны рабынями. Руководил этим позорным делом человек огромного роста с наголо обритой головой. И, должна сказать, это было настоящее чудовище. — Я попытался представить себе этого человека, если уж и вообще норманны выглядят устрашающе, то как же должен был выглядеть норманн огромного роста! — Он собирался продать нас на рынке в Сигтуне; это название, кстати, до сих пор возникает порой в моих кошмарах. Всего нас было около трехсот женщин и детей, а все мужчины пали в битвах. Великан особенно следил за нами с сестрой, он унижал нас и пытался уничтожить нашу гордость всяческими, какими только можно вообразить, способами. Он насиловал нас каждый день, но, к моему счастью, этот пес почему-то питал больше чувств к Гвеноре, может быть, потому что она обладала более диким нравом. Я же берегла свои силы для того, чтобы в один прекрасный день использовать любую возможность и убить эту грязную свинью.

— Как прискорбно слышать столь ужасную историю от столь гордой женщины, — вздохнул я.

В жизни я много раз наблюдал подобное со стороны, но еще никогда не слышал, как это выглядит с точки зрения самого раба, и печальная повесть крайне расстроила меня.

— Ужасной эту историю можно назвать в последнюю очередь. Для мерзостей северных собак нет слов и нет описаний. Мы с сестрой тогда, можно сказать, сошли с ума, и она до сих пор окончательно не оправилась от того потрясения. После долгой изнурительной дороги мы, наконец, остановились около каких-то римских развалин, где устроили привал. И тут я увидела, что в земле что-то блестит, и прямо руками выкопала копье и два длинных ножа. Копье было бы, конечно, слишком заметно, и я отдала Гвеноре один из ножей. Когда же мерзавец вскоре подошел к нам, мы набросились на него, несколько раз ранили, а потом, когда он упал, закололи до смерти. — Я был восхищен мужеством и смелостью, выказанными этими женщинами, ведь раньше я даже представить себе не мог, что Гвинет способна на такое! Я сказал ей об этом, но она, словно не слыша меня, продолжила свою историю. — Потом я подобрала его топор и разрубила гадину на четыре части.

— Неужели это было необходимо? — ахнул я.

— Для меня только это было гарантией, что он действительно мертв, а кроме того, надо было выместить весь гнев за те унижения, через которые он заставил нас с Гвенорой пройти. После этого мы забрали оружие и, поскольку охрана оказалась невелика, освободили остальных наших и напали на нее — и перебили всех. Король Родри, мой дядя, как раз преследовал крупные норманнские силы, шедшие впереди нас; он приготовил им засаду и разбил их наголову. Вернувшись, он обнаружил освобожденных рабов и сказал нам, своим племянницам по крови, что отныне мы становимся принцессами и хранительницами Гвента, а он займется остальной частью страны и постарается защитить ее от новых вторжений.

Только услышав историю принцессы Гвинет, я понял причину ненависти этих людей к норманнам.

Я посмотрел на девушку и увидел, что по ее щекам текут слезы и что ей больше всего на свете нужны сейчас простые поддержка и помощь. В первый раз в жизни я видел, как воин — а она, несомненно, была настоящим воином! — сдается под натиском горестных воспоминаний, перед памятью о том, когда он находился между жизнью и смертью. И я понял, что любые слова будут здесь излишни, а потому просто крепко обнял ее и нежно поцеловал. Мы долго не могли разъединить губ, и потом целовались еще и еще, и только тогда, в крепких объятиях друг друга, оба ощутили себя в безопасности. Нам казалось, что, пока мы вот так обнимаем друг друга, мир не может причинить нам никакого зла и никакая сила не способна разрушить замок, который мы начали строить в то мгновение, когда открыли друг другу сердца и души. Я держал в своих объятиях самую мужественную, самую великолепную женщину в мире.

Вскоре мы вернулись в Кайр Гвент. Было ясно, что в качестве возлюбленного Гвинет я вызову нескрываемую ревность, хотя бы в силу того, что я чужеземец. Но принцесса умела владеть своими подданными как полагается, и они молчали. Зато Гвенора, не стесняясь, выражала свое неодобрение и не хотела меня ни видеть, ни слышать, а Идвал, который так и не выместил свой гнев до конца, метал из глаз громы и молнии в мой адрес и, видимо, все мечтал о том последнем ударе, которого не успел мне нанести на арене Кайр Леона.

Прошла спокойная и мягкая осень, прошли холода, а потом ранняя весна расцветила все такими волшебными красками, каковых мне никогда не приходилось видывать у себя на родине. Жизнь казалась дыханием рая, который нежил лицо, и никогда еще я так ярко не чувствовал ее, как в ту весну. Рядом со мной была мужественная и любящая женщина. И, глядя на нее, я всегда вспоминал свою мать и еще тысячи молчаливых, но отважных женщин, которые по всему острову ждали страшного, смертельного нападения полчищ Айвара. Моя же миссия еще и не начиналась. И тогда я попросил Гвинет научить меня всему тому, чем она сама владела прекрасно. И принцесса показала мне, как правильно натягивать лук, как медленно поднимать его, зная, что каждое расстояние требует определенного наклона и силы натяжения тетивы. Все луки, объяснила мне Гвинет, должны делаться приблизительно равными по весу и размеру и, главное — из одной породы дерева, тогда ими легче манипулировать. Кроме этого, я научился у нее метать копье с такой точностью, каковой даже не ожидал от себя. Я же в свою очередь научил ее владеть боевым топором, что ей очень понравилось, несмотря на тяжесть норманнского топора. Мы проводили с принцессой такие волшебные ночи, что их одних будет довольно, чтобы оправдать всю мою жизнь. Мы наблюдали, как звезды счастливо улыбаются, видя наш нерушимый союз и нашу гармонию, сравнимую лишь с их путем по небесному своду.