Театр Черепаховой Кошки - Наталья Лебедева Страница 48

Аська огокнула, и Рита вытащила ее из-под открытого вордовского документа. Она пыталась начать новый роман и одновременно болтала с Вестником, но не удавалось ей ни то, ни другое.

О чем писать, она не знала: все сюжеты исчерпались в прошлый раз, и в голове было пусто. Рита описывала жуткую бурю, бушующую на улице, гром, молнию, дождь и ветер, стучащие в окна ветки и еще бледную и худую темноволосую девушку в пустом и страшном старинном замке. Но что делать с грозой, замком и девушкой во всем их готическом великолепии, Рита не знала.

Она пробовала поныть об этом Вестнику, но он словно не понял и стал говорить о том, что у него, напротив, все идет прекрасно и что один из фантастических журналов, возможно, напечатает его «Железного льва». Рита почувствовала жгучую зависть и тяжелое отчаяние. Чувства были такими сильными, что у нее даже рука затряслась, так что пальцы перестали попадать по буквам.

Вестнику наскучило хвастаться, он перешел к комплиментам и с каждой фразой заходил все дальше и дальше, а потом написал:

«Я бы хотел целовать тебя. Сначала поцеловал бы в губы… Представь, что я целую тебя в губы…»

Рита закусила губу, чтобы сдержать смешанный со смехом истерический стон. Представления о виртуальном сексе теперь накрепко связывались у нее с кладовкой, и монстром, и с пыльным запахом, и с пугающими шагами за дверью.

Она написала: «Не надо… Нет настроения. Вот если бы ты был тут. На самом деле тут, а не по Интернету».

Это был хороший ход. Она как будто бы не отказывала, а приглашала приехать.

Вестник замолчал. Ответа от него не было минуту или две, и Рита даже немного расстроилась, но и расслабилась тоже.

Она развернула документ с романом и написала: «Вдруг послышался настойчивый стук в дверь», — и тут снова огокнула аська.

Рита открыла и остолбенела.

— Я приеду, — ответил Вестник.

Руки ее затряслись.

— Првада? — написала она и тут же поправилась: — Ой, я хотела сказать: правда?

— Конечно, правда, — ответил Вестник. — С чего бы мне врать?

— А когда?

— Завтра.

Рита судорожно вздохнула.

— Уже завтра? — написала она.

— Да. Или ты не хочешь?

— Нет, конечно, хочу. Завтра у меня как раз выходной. А когда завтра?

— Утром. Если я сейчас сяду на электричку, буду в твоем городе к раннему утру. Проведем вместе целый день. Хочешь?

— Хочу, — ответила Рита. Чтобы набрать четыре буквы, она потратила целую минуту. Пальцы не сгибались и словно прилипли друг к другу.

Михаил видел ее через окно, и ему не нравилось то, что он видел. Что-то в Рите неуловимо менялось. Она выглядела словно бы больной. Плечи опустились, взгляд потух. Даже руки не порхали больше над клавиатурой, а прикасались к ней осторожно, словно от любой из кнопок она боялась получить электрический разряд.

Михаил решил добавить немного эротики и написал: «Представь, что я целую тебя в губы…», — а она задумалась. Не должна была, но задумалась. Раньше Рита велась с первой фразы: ждала этого и хотела. Рассказ для эротического конкурса снял табу и запреты — ведь они всего лишь писали рассказ, — потом она втянулась. А теперь все почему-то откатилось назад.

Он написал, что приедет утром. Рита согласилась и надолго замолчала. Михаил видел, что она сидит, замерев и нагнувшись над клавиатурой, как знак вопроса. Она стала казаться Михаилу трупом из детективного фильма: трупом, который застыл в кресле и непременно повалится вперед, стоит только кому-нибудь подойти и легонько тронуть за плечо.

Но Рита ожила. И написала:

— Приезжай.

— Приеду, — ответил Вестник.

Она снова помолчала, а потом все-таки спросила:

— Когда тебя встречать?

— Сейчас прикину, — ответил Михаил и в самом деле полез на «tutu.ru». Подходящая электричка прибывала в 8.23.

— В 8.23,— написал он. — Надеюсь успеть. Если не успею, позвоню. Дай мне номер твоего мобильного.

Она написала ему свой номер.

— Приходи на вокзал в начале девятого. Придешь?

— Прду. Приду, — поправилась Рита. — Обязательно.

— И тогда я тебя поцелую.

— Да. Тогда ты меня поцелуешь.

— По-настоящему.

— По-настоящему.

— Сразу, как сойду с поезда. Увижу тебя и поцелую.

— Договорились. — Рита поставила улыбчивый смайлик, благословляя того, кто придумал анимированные смайлы, с помощью которых так просто демонстрировать фальшивые чувства. Добавила смайлик-поцелуй. Хотя рука тянулась к тому, что безжизненно болтался в петле.

Михаил видел, что ни черта она не улыбается. И ни капельки не рада. Он со злостью захлопнул крышку ноутбука.

3

В половине двенадцатого ночи, когда Рита договаривалась о встрече, а Виктор смотрел последнюю передачу СЛТ по телевизору, Саши не было дома. Она в одиночку слонялась по темному парку. Окно Черепаховой Кошки плыло за ее плечом. В комнате горела всего одна лампа, и свет ее был направлен на растянутый на раме светлый шелк.

Саша видела бледные руки художника и темный силуэт Черепаховой Кошки, лежащей на подоконнике. На кончиках ее длинных шерстинок свет лампы сверкал сочными оранжевыми искрами.

Саше не с кем было говорить — не с кем, кроме Кошки, — и она вышла на улицу, где Кошкина комната оказывалась не за стеклом, а у самого плеча.

Кошка то приоткрывала глаза, то опять зажмуривалась, переваливалась с боку на бок, устраиваясь поудобнее. Руки исчезли. Художник повернулся к Саше спиной и почти полностью растворился в темноте.

Саша шла и думала: какой смысл в способностях? Какой смысл, если Черепаховая Кошка сделает так, как надо ей, художник все нарисует, а у Саши что-то выйдет только в случае, если это не идет вразрез с Кошкиными представлениями. Это было как в кукольном театре, где марионетке ослабляют нить только для того, чтобы у нее, как положено по сценарию, опустилась рука.

Саша завидовала художнику. Чудесная роль: воплощать чужую мысль, не отвечая за последствия.

— Раз уж я умею рисовать, — сказала Саша Черепаховой Кошке, — пусть художник возьмет меня в подмастерья. Я могу выполнять простые заказы. Почему нет?

Но Черепаховая Кошка только довольно жмурилась и слегка шевелила длинными жесткими усами, как будто посмеивалась.

Сашу это взбесило. Она решительно направилась к окну, но, когда подходила, окно удалялось. Саша протягивала руку, и ее пальцы едва не касались оконной рамы, такой близкой, что можно было различить на ней мягкие разводы малярной кисти, но рама тут же отплывала в темную, разбавленную снегом ночь.