Ведьмаки и колдовки - Карина Демина Страница 47

…а статья-то писана некрасиво, выражениями сухими, безэмоциональными, будто бы и не статья, а полицейский отчет. Кому такое интересно читать будет?

…кровать надо было с другого ракурса взять, чтобы виден был и балдахин, и резные младенчики, которые смотрелись бы умилительно. Это только новички в самоуверенности своей полагают, что помимо главного объекта на снимках может быть чего угодно, а Гавел знает: снимок — та же картина. И все-то на ней должно быть на своем месте, создавая единый настрой.

А то… ну да, кровати кусок… балдахин тот же, который едва ли не четверть снимка занимает… Аврелий Яковлевич, ведущий к этой кровати Гавела.

Но где, спрашивается, драматизм?

Где ощущение момента? Сопричастности? Чтоб читатель, которому довелось статейку эту открыть, и возмущение испытал, и обиду за нумер для новобрачных, столь цинично использованный для противоестественных целей… и заодно посочувствовал несчастному, которому предстояло в этом нумере совершить глубокое моральное падение…

Сплетни — тоже искусство…

— Не поверят. — Со вздохом Гавел отложил родную газету, опустившуюся до того, чтобы давать на первую полосу материал без должной обработки.

— Отчего же? — Аврелий Яковлевич наблюдал за ним внимательно, и в том виделся Гавелу скрытый смысл.

— Оттого, что писано криво… и снимки опять же. Непрофессионально.

— От оно как…

Аврелий Яковлевич снял вишенку с бисквита и, повертев в пальцах, отправил в рот.

А Гавел смутился.

…вдруг все-таки поверят?

Оно ж неправда и…

…и выходит, что и он, Гавел, совершил такую же ошибку? Спросить… так неудобно… и опровержения «Охальник» точно печатать не станет, а если и станет, как в тот единственный раз, когда суд проиграл, то сделает это на последней странице, где дают объявления и рекламу всякую, и мелким шрифтом.

— Я не нарочно. — Гавел руки под стол убрал. — Работа такая…

— Работа, — согласился Аврелий Яковлевич. — Работа, мил-друг, она у всех такая… разная… но ты ешь, ешь, не стесняйся. Нам с тобою еще много чего сделать надобно.

Гавел ел.

Пожалуй, никогда-то в прежней его жизни он не ел так много и, главное, так вкусно. И поначалу, силясь утолить голод, он глотал, почти не жуя, не глядя, что именно подкладывает Аврелий Яковлевич в тарелку. Тот же более о газете не заговаривал, да и вовсе не заговаривал, но глядел на Гавела с престранным умилением.

И когда давешний коридорный, смущаясь и краснея лицом — небось он-то крысятника и впустил, — кофей подал, Аврелий Яковлевич вскинул руку:

— Любезный, — бас ведьмака заставил коридорного замереть, — это вам… на чай.

Аврелий Яковлевич кинул злотень, который был пойман и спрятан.

— Он же… — Гавелу стало жаль не столько злотня, сколько доверчивого ведьмака, который, сам того не ведая, предателю заплатил.

А ведь и про нынешний завтрак, сервированный на особом фарфоре с вензелями и золотыми виньетками, напишут, переврав все от первого до последнего слова.

— Он свое получит, — осклабился ведьмак и, бросив другой злотень на блюдце, велел: — Гляди.

Гавел глядел.

Поначалу ничего-то и не увидел, злотень как злотень, обыкновенная монета. На одной стороне профиль королевский, гладенький, на другой — орел растопырил крылья…

— Гляди, гляди, — ведьмак откинулся на кресле и, достав верную трубку, принялся набивать ее, — внимательно.

Глядел.

Пока глаза не заслезились, и тогда-то, в покрасневших вдруг, болезненных, стало видно, что на золоте проступают серые пятна плесени. Гавел руку протянул, чтобы убедиться, что ему пятна не примерещились; но плесень к пальцам потянулась; и руку он убрал.

— Правильно, — с одобрением произнес Аврелий Яковлевич. — Если руки совать куда ни попадя, то и без оных рук легко остаться.

— Что это?

— Проклятие. Простенькое… приглядись.

Минут через пять — Аврелий Яковлевич, раскуривши трубку, наблюдал за попытками свежеобретенного ученика, но не вмешивался — Гавел сообразил, что смотреть надобно не прямо, а искоса, сбоку.

Плесень была не серой, желтовато-зеленой, и чем дольше Гавел ее разглядывал, тем сильней становилась. Она росла, покрывая всю монету, выплетая нити плотные, узорчатые.

— Аккуратней, — Аврелий Яковлевич провел над злотнем ладонью, стирая плесень, — силы в тебе сейчас много.

— Это я ее…

— Было простенькое проклятие, на почесуху…

Гавел эту самую почесуху вспомнил и от воспоминаний ажно передернулся.

— А ты его силой напитал. Нет, не насмерть еще, но лечиться пришлось бы долго.

Силы своей Гавел не ощущал совершенно. И, кинув взгляд на руки, убедился, что они остались прежними.

— Руки тут ни при чем. И ноги. Но чужие вещи без нужды старайся не трогать. Оно, конечно, научу, как силу удерживать, да все одно прорывается. Бывает, что и не желаешь худа человеку, ан нет, иному малости какой хватит, чтоб сглазить.

Вспомнилась давешняя молочница.

И козы ее, которые к себе не подпускали. И выходит, что теперь Гавелу вновь придется людей сторониться? Не то чтобы его вынужденное одиночество пугало, он и сам-то привык один жить, но вот чтобы ненароком и кого… а если вдруг до смерти?

— Я за тобой пригляжу, — сказал Аврелий Яковлевич, вдыхая горький дым. — Но все одно поостережись… и кофеек пей, пей…

— А…

— Старухой твоей займутся. Отписался еще вчера. В приют ее отправят…

Мысль о приюте вызвала отторжение столь резкое, что Гавел чудом кофейную чашку в руках удержал.

Нельзя ее в приют! Она — немолодой человек и не виновата, что…

— Спокойно. — Аврелий Яковлевич резко хлопнул в ладоши. — Не думай о ней.

— Она же…

— Упырь, который, правда, не кровь сосет, а жизненную силу, ну да как по мне — невелика разница. И, конечно, не вина упыря в том, что он упырем стал, но, с другой-то стороны, и люди, которых он в могилу свел, тоже ни в чем-то не виноватыя.

— Я…

— Тебе с нею встречаться нельзя, — жестко ответил Аврелий Яковлевич. — И без того худо придется, а если еще и увидит… или на тот свет захотелось?

Не то чтобы Гавел Аврелию Яковлевичу вовсе не верил. Верил, конечно, чуял — правду говорит ведьмак, но…

— А чтоб ты мыслями не теми не маялся, мы тебя, дорогой мой, делом займем. Так оно правильнее всего будет. Но сначала кофеек допей. Кофеек, он крепко бодрит…

Кофе был горьким, но Гавел пил, стараясь отрешиться от мыслей, каково будет старухе на новом месте…