Городские ведьмы - Юлия Перевозчикова Страница 47

– Я твой сын, Таня. Ты не забыла? – Гошка отстранился и заглянул ей прямо в зрачки. Внимательно. Ей стало не по себе от этого взгляда.

– Скажи мне, ты не ответила? Будешь счастлива?

Татьяна нагнула его голову еще ниже, зашептала в ответ:

– Не знаю, сынок. Но здесь уже точно не буду. Ты справишься без меня, я уверена.

– Справлюсь. Я буду скучать…

– Я тебе приснюсь, и ты перестанешь.

– Что вы там шепчетесь? Георгий, поторопись! – Валера уже стоял в дверях одетый, Гошкина сумка болталась у него на плече. Вид у Вешкина был раздраженный. Он тоже не любил проводы.

– Валера, не волнуйся, уже идет. Забыла тебе спасибо сказать! Ребята-строители замечательные. Я довольна.

– Ладно, Тань, мы поехали. Не люблю опаздывать.

И сын с отцом удалились. Таня посмотрела в окно, как выезжает со двора чистенький «мерседес» бывшего мужа.

Поздно ночью, когда самые бессонные собачники возвращаются с прогулки и дворы пустеют, Таня пошла выгуливать Берту. Она очень любила это пустое безлюдное время. Особенно сейчас, когда морозы разогнали всех по домам. Они с собакой долго бродили по дворам под чистым высоким небом, пока у собаки не начали мерзнуть лапы, а у Тани не засеребрились инеем ворот и капюшон шубы. Лифт не работал. Он всегда ломался в такую погоду. Они не торопясь поднимались по лестнице. Вдруг Берта завиляла хвостом и натянула поводок. На лестничной площадке на ступенях сидел Глеб.

– А я к тебе. – Титов глупо улыбнулся.

– Пьяный! – с ходу определила Таня.

– Еще как! Не прогонишь? Она меня прогнала. Сказала, что любит, и прогнала. Нет, сначала я ее прогнал, а потом она меня. Только я не всерьез, а она меня всерьез. Я взял ее за руку, а в ней ничего не трепещет! Скажи, ведьма, разве так бывает – чтобы вчера трепетало, а сегодня нет?

– Бывает.

– Вот я всегда знал – бабам верить нельзя. Только собакам. Вот собака меня любит! Правда, собака, ты меня любишь?

Глеб обнял Берту, она радостно облизала ему лицо. Он поцеловал собаку в мокрый и холодный нос:

– И я тебя люблю.

Посмотрел на Таню:

– Это ты сделала? С Марьяной?

– Нет. Не я. Я не враг ни ей, ни тебе.

– Тогда кто?

– Она сама так решила, Глеб. Пойдем домой. Поспишь немного.

– Какое поспишь! Я завтра в Крым на месяц улетаю! У меня самолет в пять! Как мне повезло!

– Утра?

– С ума сошла! Вечера! Но все равно домой надо. Я даже чемодан не собрал!

– Вот и отлично, поспишь, я тебя разбужу, поедешь домой собирать чемодан.

Она села на ступеньку рядом с мужчиной. Обхватила ладонями его лицо, заглянула в глаза.

– Ну что, пошли?

Глеб обмяк в ее руках.

– Пойдем. Я посплю, правда. Я не могу дома спать – везде чувствую ее запах! Такие горьковатые духи…

– «Дюна», – подсказала Таня.

– Точно! Собрался белье поменять и не могу, кажется, поменяю, и ничего больше не будет! Даже этого дурацкого запаха. Танька, помоги, вылечи меня.

Глеб уронил голову на грудь женщины, зарылся лицом в холодный мокрый мех шубы. Таня запустила руку в его волосы, с пальцев стали срываться маленькие золотистые искры…

– Тебе легче?

– Немного.

– Надо поспать. Еще чуточку полегчает, а вообще от любви лекарства нет, Глеб.

– Я догадывался. Не оставляй меня хоть ты, Танька!

– И я оставлю, Глебушка.

– Ну вот, а я надеялся! Все-таки вы, бабы, – суки.

– Да, мы такие. Пойдем, я тебя спать уложу. Переспишь с печалью и привыкнешь.

– Разве к этому можно привыкнуть?

– Можно. Не сразу, но можно. Потихоньку.

– Но ты хоть попрощаешься со мной?

– Попрощаюсь.

– Обещаешь?

– Да.

– Тогда я к тебе пойду, уговорила.

– Вот и хорошо.

Они медленно поднялись со ступеней и зашли в квартиру. Собака, напуганная бурными эмоциями, юркнула в комнату Гошки. Глеб сел на стул в прихожей, на котором недавно сидела Марьяна, и задремал. Татьяна разложила диван, уложила Глеба и долго сидела рядом, глядя на спящего. Лицо его разгладилось и казалось совсем молодым. Титов в неверном свете чуть недозревшей луны выглядел ровесником сына. «Да, – подумала Таня, – тот, кто не знал любви, взрослеет медленно». Она наклонилась, поцеловала мужчину в висок и отправилась спать в гостиную. Сон пришел сразу, накрыл вороньим крылом, темным забытьем без сновидений.

Юля Вишневская целый день маялась от странных предчувствий. Хотя все было отлично. Просто замечательно! Зацепила на выставке троих рекламодателей. Написала тексты к роликам. Алевтина почти не правила, точнее не портила. Получила деньги за прошлую работу, целиком, без вычетов и переносов на «следующий платеж». Начальство, крайне довольное уловом, смилостивилось и отпустило домой не за полночь, а в шесть. Дома девочки помыли пол и приготовили ужин, а муж принес красных, как закат, сочных до брызга молдавских яблок и терпкого сухого вина. Кино хорошее случилось на одном из каналов. Все складывалось так, как будто Вишневская жила в идеальном мире, где жизнь бойко катится по рельсам, строго следуя расписанию, как поезда Санкт-Петербург–Москва. Или Париж–Берлин. И в дневниках у дочерей, придирчиво проверенных, не было ничего из ряда вон выходящего. По двойке у каждой и по замечанию: «Болтает на уроках» и «Пришла без сменной обуви». Обычное дело. Даже всыпать не за что.

Не было никакого повода для странной тоски, сжимавшей сердце время от времени. Юлька достала из стола нож. Подержала в руке. Синеватый клинок излучал покой. Работы ему никакой не светило. Вишневская убрала нож и достала Таро. Черная колода в бархатном футляре тяжело легла в ладонь. Она тоже волновалась. «Что?» – мысленно спросила Вишневская, доставая одну карту. Выпало «Мир» – двадцать первая карта Великого Аркана. Начало и конец. Точнее, наоборот. Конец и начало. Бесконечный переход. Юля провела ладонью над картой. Рука уловила пульсацию. «Что ты мне хочешь сказать, я не понимаю?» Она вытащила еще одну карту и вздрогнула: десятка мечей – проход! Врата! Для кого-то смерть, а для кого-то жизнь, но совершенно иная. Обрушение одного мира и рождение другого. Какого? Еще карта – сверху, на десятку мечей легла Великая Жрица. Магия? «Это обо мне?» – спросила колоду. Чуть в сторону упала карта Шута или Дурака. «Обзываешь, – Вишневская покосилась на колоду в руке, – больше не хочешь говорить. Понятно». Обернула карты зеленой органзой, убрала в футляр. Будем думать. Но думать не получилось – навалилась суета: ужин, дети, уроки, вечерняя болтовня с мужем. Юля так и не смогла толком поразмышлять, что ей говорило своевольное «Ведьмовское Таро», поссорившее ее когда-то с Феоктистовой. Неожиданно в доме все угомонились. Даже соседи, обычно выяснявшие отношения исключительно после двенадцати. Еще до полуночи отправились в постель девочки без традиционных маминых пинков и криков, а муж хоть и собирался попастись в Интернете, немного посидел за компьютером и тоже отключился. Вишневская легла рядом и задремала. Ее окутало мутное тревожное забытье, сотканное из обрывков давних видений и детских страхов. Она летала вокруг домов, падала с крыш, но не разбивалась, кого-то искала в длинных извилистых коридорах и все не могла понять кого. Неожиданно всплыли знакомые болотные глаза – Таня! Юля проснулась и, еще не отдавая себе отчета в том, что делает, оделась. Обстоятельно оделась, как на работу или на улицу: колготки, зимние брюки, свитер. Потом зачем-то подошла к входной двери и открыла. На лестнице стояла Таня Вешкина с Бертой на поводке.