Инкуб. Строптивая добыча - Анна Вьюга Страница 47

Под тихий шёпот осторожные пальцы движутся медленно вниз по моему лицу. Гладят болезненно-чувствительную кожу губ. И возможно, я сошла с ума, но эта беглая ласка будит воспоминания о наших сумасшедших, на краю безумия поцелуях. Мне почти хочется, чтобы он начал с них. Но я понимаю, что так всё затянется и станет намного дольше. Я мне хочется скорее избавиться от всего этого наваждения. Хочется забыть – как странный сладострастный кошмар забыть о том, что однажды в моей жизни пути пересеклись с инкубом.

Я чувствую каждую пуговицу на тугой горловине платья, которую он расстёгивает. Каждую. И снова случайные прикосновения чуть шершавых подушечек пальцев к голой коже будят воспоминания об иных касаниях – о том, как страстно впивались его губы мне в шею, как я боялась, вдруг он вампир, как мы смеялись над этим.

- Да… вот так. Уже лучше. Я заставлю тебя снова почувствовать! Мне не нужны эти жалко тлеющие угли. Твоё Пламя было слишком прекрасно, слишком ослепительно…

Следующая пуговица освобождает мои ключицы.

- …так что кажется кощунством дать ему погаснуть.

Ещё один крохотный кусочек металла выскальзывает из петли.

- …Настоящим святотатством. Если бы инкубы были способны хоть во что бы то ни было верить, я бы стал огнепоклонником. Я бы молился лишь твоему Огню, Эрнестина.

Холод кусает плечи, когда он распахивает ворот моего платья и опускает его ниже, сковывая тем самым руки. Так я ещё больше чувствую себя уязвимой, чувствую себя в его власти.

Чувствую себя тем, кем и являюсь на самом деле – лакомой добычей, которую, наконец, поймали, и теперь неторопливо, со вкусом, очищают от шкурки.

Ловкие пальцы инкуба замирают на мгновение, а потом одним движением стягивают нижнюю сорочку с груди. Я так устала от корсетов, они так мешают, особенно в путешествиях, что совсем перестала их носить. И теперь наказана за это тем, как быстро одна за другой рушатся крепостные стены моей стыдливости.

Холодный воздух ласкает мою обнажённую грудь. Я ловлю его глотками, сердце бьётся всё быстрей.

Но инкуб больше не касается меня. Только смотрит. Хищники все прекрасно видят в темноте.

Раскалённое ожидание действует как шпоры для моих бедных, истерзанных нервов. Я с обречённостью понимаю, что для меня невыносимо находиться так близко от его ласки – и не получать её. Так близко от его рук – и не чувствовать их на своём теле. Мне хочется податься вперёд, выгнуться дугой, чтобы умолять его прекратить пытку ожиданием.

- Твоя кожа светится в темноте. Как же красиво… Я хотел бы быть художником, чтобы навеки запечатлеть каждую линию, каждый совершенный изгиб. Но у меня только память. И я запомню этот миг навсегда - сколько бы оно не длилось.

Я не успела подумать о том, сколько же будет длиться его «навсегда». Мою грудь накрыли его ладони. Я закусила губу, чтоб подавить стон, когда они крепко сжали нежные полушария.

У меня это не получилось, когда большие пальцы коснулись сосков – одновременно, дразнящим и дерзким движением.

Его руки становились теплее с каждым мгновением того, как ток моей крови ускорялся по венам.

- А ты – будешь помнить обо мне, Эрнестина? Будешь вспоминать?

Сжимает и снова отпускает соски, обводит по кругу, снова возвращается к чувствительному центру. Мучит, ласкает, сводит с ума. Бархатный шёпот всё ниже:

- Ответь. Я должен знать, что тоже останусь с тобой. Хотя бы так. Хотя бы воспоминанием. Даже если будешь меня проклинать – пусть. Только помни.

Обхватывает губами правый сосок и одновременно – трогает языком. Мои гортанные, сдавленные стоны вторят каждому движению его умелого, дерзкого языка, высекающего из меня искры.

Со звуком влажного поцелуя он отпускает мою грудь. А потом жадно набрасывается на вторую.

Мне хочется крикнуть ему – да! Я буду тебя помнить. Каждый миг. Каждое слово. Каждый поцелуй. Но вместо этого стону только:

- Да… да, да, да!..

Но кажется, именно этот ответ его устраивает.

Я вздрагиваю, когда ощущаю его руку на лодыжке. Вспоминаю, что предусмотрительно сняла обувь. Рука движется вверх, плотно касаясь чулка, откидывает подол платья. Холод по ногам до самых колен. А потом и выше.

- Мне всё ещё недостаточно Пламени. Я знаю, что мы можем лучше. Давай сожжём эту хибару ко всем чертям!

Мечусь головой по тощей подушке, когда он рвёт подвязки, когда спускает плотный чулок по ногам, затем второй. Внутри меня океан раскатывает высокие пенные валы. Никакие хлипкие плотины, которые я пыталась воздвигнуть против этого чувства, не в силах сдержать такое. Эти волны всё выше и выше, они вот-вот накроют меня с головой.

- Давай же, Эрнестина! Доверься мне. Доверься моим рукам. Ты же знаешь, что мы давным-давно поменялись местами? Это я – твоя добыча. Строптивая добыча, которая слишком долго отказывалась признать очевидное.

Повинуясь безмолвному приказу, приподнимаю бёдра, позволяю ему стянуть бельё. Тонкая ткань панталон липнет к разгорячённой мокрой коже.

- Что это я болен тобой! Я – а не ты, какие бы глупости кто не пытался мне внушить. И похоже, это неизлечимо.

Сжимает мои колени, разводит в стороны.

Я пропустила момент, когда он уже не рядом – а между моих ног.

- То, что ты с таким презрением и таким горячим сопротивлением встретила мой пыл – останется моей самой большой болью. Отравленной занозой, которую я понесу с собой, куда бы ни пошёл. Но знаешь, что? Я с этим смирился. Инкубы все – закоренелые эгоисты, разве не так? Всё, что я могу, это заставить тебя хотя бы сейчас почувствовать такой же неутолимый голод, как тот, что снедает меня. Заставить тебя хотя бы сейчас гореть в таком же огне, как тот, в котором сгораю заживо я сам, с самой нашей первой встречи. И я это сделаю, поверь! Ты убегала от меня день за днём. Но ночь… Ночи – это царство инкуба.

Вскрикиваю, когда меня касаются его губы… касаются в запретном месте, там, где недопустимо, где я не должна позволять…

Но он предусмотрительно сковал мне руки.

И я не успеваю еще выплыть из горечи его слов, как он швыряет меня прямо в сладость этих стыдных поцелуев.

Держит крепко, когда я пытаюсь вырываться, когда всё моё тело изгибается в попытках убежать, спрятаться, вырваться из плена удовольствий, о которых не желает знать мой целомудренный, благочестивый разум.

Вот только он говорил правду. Ночь – это царство инкуба. Нет таких тайн о моём теле, сокрытых от меня самой, о которых он бы не знал. Нет запретов и нет пределов, за которые не мог бы перейти. В неутолимом, яростном желании разжечь во мне столько Пламени, сколько я могу ему дать.

И когда он касается меня языком, я больше не могу. Просто не могу.

Срывает все опоры и все замки.

Бешеный, ослепительный океан Пламени обрушивается на инкуба. Захлёстывает и меня саму так, что я теряю окончательно последние крупицы сознания. А инкуб замирает и жадно пьёт моё удовольствие, припадая губами к источнику, словно умирающий от жажды – в пустыне.