Третья концепция равновесия - Ярослав Веров Страница 47

— А для чего?

— А для того, сынок, что, — вождь кивнул на разгорающееся пламя, — скоро наступит ночь.

— Что?

— Ночь. Это когда вокруг темно. И одни только звезды над головой. И ты беседуешь с космосом. Как равный с равным. И наступит это, когда наше зеленое хроносветило погрузится в кратер великой горы Пука.

— И скоро это настанет?

— А вот когда соберемся на Большой Совет, так и настанет. Вот для этого мы сейчас и разожжем Великий Костер Большого Совета. А как соберемся все вместе, как закурим Трубку Мира, вот тогда и пообщаемся всласть.

— Ух ты! — представил себе картину Юй-Пунь.

— Вот тогда и обсудим, что надо. Что уже назрело, так сказать, и что наши мысли отяжеляет. Вот так.

— Да, отец. И о голосах в голове непременно поговорить, а то что-то меня они уже совсем достали.

— Вот-вот. И об этом тоже. И еще много о чем. О принципах трактовки понятия «боги», о том, что железные дороги нам никогда не строить, что к звездам мы никогда не полетим, впрочем, об этом ты уже знаешь. А вот о том, что звезды сами к нам будут приходить…

— Ты думаешь? Это как мы к великой горе Пука?

— Вот-вот. Ну да ладно, пойди, сгреби засохшие корешки в большую кучу. Ведь Великий Костер Большого Совета должен быть величественным. Он должен светить ярко и долго.

— Всю ночь?

— Точно! Вот сколько он будет гореть, столько ночь и будет длиться. А над великой горой Пука продолжалась суета теней.

— Слышь, Фомич, а что ты там говорил о Ментальной Сети?

— Я говорил?

— А то кто?

— О! Ты меня навел на интересную мысль. Спасибо.

— Не за что.

— А не вступить ли нам с ней в контакт?

— Ты думаешь, из нашего состояния мы вольны это учудить?

— Да ведь дело-то все в том, что раньше она сама меня вызывала, когда возникала необходимость.

— Ты думаешь — не получится? Не примет она твоей попытки заговорить с ней во весь голос? Отвергнет, так сказать часть самое себя?

— Нет, не сможет! Да пусть только попробует! Короче. Вместо того, чтобы без толку трепаться — надо пробовать и делать.

— Что-то ты последнее время стал излишне к экспериментам склонен.

— А что, у меня до сих пор что-то не получалось?

— Да как тебе сказать… Вот висим теперь над этой горой закопанистой как последние клюпы.

— Не дрейфь, Кеша, какие наши дливы. А насчет экспериментаторского гордого духа, что ж, я тебе так скажу. Если б ТАМ я не проделывал эти телодвижения, а занимался голым умствованием, то знаешь где бы я теперь был?

— ТАМ разве где-то можно было быть?

— Представь себе. И был бы я теперь в Лакуне, как навечно стертая строка. Для тебя это умозрительно, я понимаю. Но видел бы ты Правосторонних!

— Да чего ж. Любой мыслюган знает — берегись Правосторонних.

— Нет, я тебе говорю — я их видел и ощущал их убийственное воздействие. Не приведи Суме повстречаться с ними еще.

— Ладно, уговорил. Хочешь действовать, значит действуй. И нечего в объяснения ударяться. Чего делать надо?

— А вот это и есть проблема. С чего бы я столько всего наговорил? Если бы я знал, то уже давно б…

— Ах ты соплежуй, трухля закопанистая, что ж ты мне голову ворочаешь? То-то я никак в толк не возьму, чего он мнется, да умственно изворачивается. Не ожидал от тебя такого, Фомич. Я ж тебе не Великий Вождь Яна-Пунь.

— Значит так, я собрался с мыслями и приступаю а ты не метельши.

Одна из теней закружила так отчаянно быстро, что по полям пшеницы пошли-покатились волны мощного ветра. Ветер раскачивал ветви яблонь в садах. С кокосовых пальм градом сыпались орехи. Ержики в загонах тревожно хрюкали. Ветер же переходил в ураган. Но так и не перешел. Так так тень остановила вращение и поинтересовалась у Лукреция:

— Кеша, напомни, какие там первые два такта в сюите Крампоньского?

— Я в музыке не силен. А вальс «Покорителей Пространства» не покатит?

— Как же там было — там-тарам-там-пум-пуп и как-то тум-тум-ту-тум, а? Или: там та-там, там-там там-там. Нет? О! Ре-ха фыф-та фех-фо… Тьфу!

— Фомич, — осторожно окликнул друга Лукреций. — А на кой тебе эта, как ее, сюита?

— На нее настроен мой мыслекод. Там та-там та-там та-там та та-ам там?..

— Ну не знаю. А если вот: Ду-ду-ду-думм!

— Во! Оно самое. Ну, держись, мироздание!

Тень Фомича вновь закрутилась. И снова стал подниматься ураган. Только кружение опять оборвалось. И уже обеспокоенно Фомич произнес:

— Нет, и это не то. Да, дела…

— Экспериментатор, — улыбнулся дружески Лукреций. — Знаешь что, спроси лучше у этих, у аборигенов. Они много чего знают. Больше нашего.

— В самом деле? У этих? Ну что ж, делать нечего. Вон, кстати один из них.

В это время Юй-Пунь с огромной охапкой сухих корешков и веток, возвращался к костру, огибая великую гору Пука.

— Слышь, Юй-Пунь, — окликнул его Лукреций. — А ну-ка, насвисти нам первые такты из сюитки Крампоньского.

— Пим-пим-пи-бим, пим-би-бим-би-бим, — не останавливаясь, пропел абориген.

— Вот и спасибо, — обрадовался Лукреций.

— Только если вы насчет Ментальной Сети, — вдумчиво добавил сын вождя, — то зря, нет ее уже.

— Вот это да! — изумился Фомич. — Они нас уже учат. Кажется, мы с тобой довертелись, Кеша.

— Щас материализуюсь и накидаю ему.

— Некогда дурью маяться. Лучше давай продолжим. Только не метельши. Спокойненько так. Взмывай.

Редкостной красоты зрелище разворачивалось над Великой Горой. Одна из Теней, вспыхнув золотым огнем, стремительной свечой ринулась в необъятную высь поднебесья. Ее строгое вертикально-поступательное движение, импульсно модулируемое ускоряющими флуктуациями плотности, контрастно подчеркивало мятежную взвихренность спирального хода второй Тени, навивающейся широчайшей радужной лентой струящегося пламени вокруг строгой линии Первой. Волшебные зарницы, проистекающие из соударений двух неудержимых потоков, озарили надвигающиеся сумерки.

Как и предсказывал вождь, светило уже садилось в кратер великой горы Пука.

Внутреннему взору Фомича на этот раз предстала не та, сочащаяся красками и наполненная величественным осознанием картина. На этот раз возникло чувство чего-то лоскутного, обрывочного, правда, все еще связанного единым смыслом.