Сказаниада - Петр Ингвин Страница 47

Сгрузившиеся с кораблей солдаты потянулись к уходившей ввысь крутой лестнице. Кто-то прибывший ранее и сейчас едва видный поднимался по ней, делая долгие передышки, кто-то уже спускался.

Главным, как предупредили еще на пристани, было не заступать за красную линию. Пересек — ты уже паломник и должен выполнять правила. О правилах на пути от пристани к горе безостановочно повторял служитель, его зычный голос разносился над гвалтом многолюдной толпы:

— Правило первое: пересекши черту, не пытаться вернуться, пока не поговорите с богами, иначе они рассердятся. Правило второе: идти вверх пока есть силы, и отдыхать, когда силы кончатся. Тому, кто не сможет подняться сам, боги добавят сил, у лентяя заберут. Правило третье: за красной чертой принять обет молчания и строго соблюдать его по дороге вверх и вниз. Говорить разрешено только с богами и их служителями. Помощи у путников при восхождении и спуске просить запрещено, но помогать другим, если есть желание, можно. Правило четвертое: просьбы обдумывать заранее и соизмерять с подношением. При нечеткой или противоречивой просьбе боги могут задать уточняющий вопрос, но могут отказать вовсе. Подношение при этом не возвращается. Правило пятое: слова богов могут вам не понравиться, но с этим нужно смириться, ибо иной путь, кроме указанного богами, к запрошенной вами цели не приведет. Правило шестое: никогда не расспрашивать паломника о сказанном богами, если он не поведает об этом сам. Правило седьмое: не перевирать слова богов в пересказе и себе самим, то есть не придумывать удобные толкования вместо неудобных. Правило восьмое: не жаловаться, если при неисполнении сказанного богами загаданное желание не сбылось. За нарушение любого из восьми правил боги карают страшными изменениями в судьбе, вплоть до мгновенной смерти — сколько бы времени ни прошло и где бы нарушитель пятого, шестого, седьмого и восьмого правил ни находился.

Слушая, Улька увидела в глазах спутника что-то странное — некую вину, за которую Котене было стыдно.

— Хочу обратиться к богам, но денег у меня и на одну просьбу едва хватит, — признался он. — Я могу, конечно, говорить за двоих, но мне хочется просить о личном…

Улька улыбнулась:

— Мне ничего не надо. Когда-нибудь я заработаю на такую просьбу сама. Не думаю, что богам понравится, если кто-то обратится к ним за чужой счет. Это обесценит мольбу. Иди.

Котеня улыбнулся ответно и пересек красную черту.

Улька ждала у дороги. Мимо проходили люди. Туда — с полными надежд горящими глазами, обратно — погруженные в себя, не замечая окружающего.

А что попросила бы у богов она?

Как ни противно об этом думать, но Улька желала зла невесте Котени. За все время совместного путешествия о Чейне Чусовне больше не вспоминали, Котеня будто забыл о ней. Но «будто» не значит, что забыл. Что он имел в виду, когда говорил про «личное»?

Улька знала: если уж просить, то просить невозможного, потому что возможное достигается и без чужой помощи. И если бы у нее были деньги, она бы молила о…

Зачем мечтать? Когда у нее будут деньги — а они будут, потому что просто не могут не быть — она вернется на Олин пик и попросит счастья для Чейны. Огромного, на всю сумму. Но такого, чтобы в нем не было Котени.

Собственного счастья Улька добьется сама.

Котеня вернулся нескоро. Его вид удивил. Молодой витязь будто бы повзрослел за эти несколько часов. Взгляд стал серьезный и задумчивый.

— Ну? — не выдержала Улька.

Тут же вспомнила: «Правило шестое: никогда не расспрашивать паломника о сказанном богами, если он не поведает об этом сам». Но это, наверное, должно касаться только паломников, которые шли вместе, а она не пересекала черту. К тому же, ее «ну?» можно считать расспросом с большой натяжкой, ведь можно истолковать как угодно. Например, «не слишком ли устал?» или «не хочешь ли кушать?»

Неизвестно, оказалось правдой первое или боги запутались во втором, но ни гром не грянул, ни молния не сверкнула.

— Привет соратникам от человека, говорившего с богами! — раздалось из-за спины Котени.

Его нагонял тоже спустившийся с горы Бермята. Дружеский хлопок по спине чуть не снес молодого витязя. Хорошо, что Ульку знаменитый охотник «не замечал», чтобы не заразиться ее «невезением».

— Был у богов, — радостно объявил Бермята, — отдал за совет последние деньги. Вы, должно быть, знаете, что у меня случилось дома, а не знаете, так догадываетесь. Душа рвалась от боли и тоски по потерянному счастью… И боги сказали мне: «Лучший лекарь — время. Смирись, отбрось дурные помыслы, не торопи события, помогай ближнему, и счастье придет само». Я сначала возмутился: мол, что за чушь, это же очевидные истины… Но ведь правда: истины! Меня накрыло прозрением. Я не буду торопить события. Пусть у меня нет денег, но здесь бесплатная еда, не пропаду. Я остаюсь. А в качестве помощи ближнему… дарю тебе, доблестный Котеня, победитель Виктора Двойского, своего коня. Он у меня семижильный, на первое время вас двоих возить сможет, раз уж ты без своего неумехи не можешь. Восхищаюсь твоей выдержкой: такого оруженосца я к вечеру первого дня прибил бы, а ты нянькаешься с ним, учишь… и ведь дело идет! Допускаю, что однажды некий витязь Ульян вызовет меня на поединок, и могучему Бермяте нечего будет противопоставить тому, кто учится медленно, но упорно. Желаю вам счастья.

— Я не могу принять… — начал Котеня.

— Молчать! — прикрикнул Бермята. — Повторяю для не особо умных: дар не от щедрости душевной, а сугубо расчетливый — так боги велели, чтобы счастье пришло. Ясно?

Он обнял Котеню, затем — с ума сойти — Ульку, еще раз пожелал обоим счастья и слился с толпой по дороге к котлу с бесплатной кашей.

Улька исподлобья посмотрела на Котеню, вложив во взгляд всю мощь нетерпения, кромсавшего и разъедавшего внутренности. В душе бурлило. Она не могла больше висеть в неизвестности.

— Ну?!

— Поговорил. — Котеня опустил глаза. — Всю дорогу мучился, что просить: решения личных вопросов или коней, с помощью которых я решу эти вопросы сам. По пути помогал уставшим и немощным, чтобы собраться с мыслями и выявить самое важное. Чем выше поднимался, тем понятнее становилось: у богов надо просить того, чего требует сердце. Оказавшись в облаке, я сказал главное: «Хочу славы и любви». Тут же понял, что звучит расплывчато, под решение можно подогнать что угодно, от разового до гнусного. Я сказал: «Нет, поправка: славы и семейного счастья».

Витязь умолк. Надолго. Вновь переживал и обдумывал недавнее.

— Ну? — не выдержала Улька.

— Мне сказали: «По совмещенным позициям „слава“ и „семейное счастье“ отказ ввиду неправильной формулировки. Указанные запросы вместе не даются, а потому просьба невыполнима». Я неожиданно понял: слава, о которой прошу, нужна была не сама по себе, а как повод для второго пункта — для счастья. В общем, я сократил просьбу просто до семейного счастья.

Улька чувствовала, как в груди растет нечто большое, что вот-вот вырвется на свободу, чтобы сделать мир светлым и радостным… или разобьется, если правда окажется не той, о чем мечталось. Щеки задрожали.