Сильные. Книга 1. Пленник железной горы - Генри Лайон Олди Страница 46

– Я кушаю.

– Ты хорошо кушай…

– Я хорошо кушаю.

– Ты теперь боотур, ты должен кушать много…

– Мама, я скоро лопну.

– Ты кушай, Юрюнчик…

Есть не хотелось. Праздник у дяди Сарына до сих пор булькал в животе, подкатывал к горлу. Я, наверное, теперь никогда есть не буду! Мама, пригорюнившись, смотрела на меня. Она сидела напротив, одной рукой подперев щеку, а другой придерживая на коленях малышку Айталын. Моя младшая сестра – вылитая мама! – ерзала, вертелась, хотела спрыгнуть, но вдруг успокаивалась, садилась чинно и тоже подпирала щеку ручкой. Ее глазенки – черные и блестящие, как две ягоды дёрдюмы [35]– с мольбой устремлялись в мою сторону: давай! Давай, Юрюн! Я сдавался. Я наливал себе в чашку-долбленку кислого молока, честно отпивал треть и считал сыновний долг исполненным.

Тут все и начиналось по новой:

– Ты кушай, Юрюнчик…

– Я кушаю.

– Ты хорошо кушай…

Мой рассказ про Кузню не прозвучал и здесь. Да, я начинал, а мама слушала. Почти не перебивала, если не брать в расчет вечное: «Ты кушай…» Я увлекался, сыпал подробностями, а потом натыкался на два взгляда, мамин и сестренкин. В этот момент я понимал так ясно, что под ложечкой екало: они не слышат. Слушают, но не слышат! С тем же успехом я мог рассказывать свою историю чашке-долбленке. Юрюн Уолан вернулся, этого маме было достаточно. Сын мало кушает, это плохо. Сын устал, сейчас он наестся и пойдет спать. Или гулять. Или еще за какой-то надобностью. После вернется, сядет кушать. Наестся, пойдет спать. Кузня, Куо-Куо, дядя Сарын, буйный Уот, Мотылек – моя жизнь, превращенная в слова, текла мимо мамы и сестры. Ну ладно Айталын, она еще совсем крошка! Но мама…

«Она всегда была такой, сильный…»

Кто это? Омогой? Нет, не он. Я уже говорил вам, что Омогой ушел навсегда? Кто бы ты ни был, заплечный советчик, пускай даже ты – это я сам, считай, ты ударил меня под дых. Есть вещи, которые сопутствуют человеку-мужчине с начала его жизни, но человек-мужчина видит их изнанку лишь тогда, когда открывает скверную правду: изнанка и есть лицевая часть.

– Кустур заходил? – спросил я.

– Кто?

– Кустур.

– Кустур?

– У меня есть друг. Его зовут Кустур. Помнишь?

Мама заморгала: часто-часто. Она старалась вспомнить. Честное слово, она очень старалась. Она даже вспотела, как папа, когда я попытался его разбудить.

– Мой друг. Кустур. Мы выросли вместе.

Она мучилась. Разрывалась на части, не зная, как ответить на мой вопрос, а еще лучше, уйти от этого вопроса. Я ждал. Охотник в засаде, я получал от ее растерянности странное, болезненное удовольствие.

– Ты кушай, Юрюнчик…

– Так он заходил или нет?

– Кто?

– Кустур?

– Заходил. Кажется…

– Он справлялся обо мне?

– Да, справлялся. Наверное.

– Что ты ему сказала?

– Я не помню, Юрюнчик. Ты…

– Я кушаю. А может, он не заходил? Может, ты ошиблась?

– Может, и ошиблась. Как, ты говоришь, его зовут?

– Кустур. Сын Тимира, нашего кузнеца.

– А-а…

Едва отзвучав, имена сразу вылетели у мамы из головы. «Да расширится она!» – подумал я, не слишком вникая, что имею в виду. Кустур, Тимир, кузнец, друг – все это не имело значения для моей доброй, заботливой, прекрасной матери, потому что никак не соотносилось с нашей семьей, не имело для семьи решающего значения. Так и мой рассказ о Кузне проплывал мимо мамы: сын вернулся, и хорошо, сын мало кушает, и плохо. А как сын вернулся, где он был, что делал – всё это было подобно именам Кустур и Тимир, и смутному, раздражающему эху: «Он заходил? Он справлялся обо мне?»

– Ты ее замуж отдай, – я кивнул на малышку Айталын.

Сестра внимательно следила за нашим разговором. Молчала и следила. Я видел, что глаза ее наливаются слезами, но остановиться уже не мог:

– Замуж, а? Не сейчас, когда вырастет.

– Отдадим, – заулыбалась мама.

Ей нравилось, что беседа возвратилась на темы семьи.

– Кто у нас из божеств холостой? Из духов-хозяев?

– Да что сейчас перебирать, Юрюнчик? Рано еще…

– Нет, кто? Чаган-хан? Сюнг-хан? Дьылга-хан [36]?

– За Дьылгу нельзя, – строго указала мне мама. – Он женат. Чингис-Бис – упрямая, с характером. Второй женой мы не пойдем, правда?

Они с малышкой Айталын кивнули – так, будто и впрямь собирались идти замуж вдвоем.

– Бай-Баянай? Кулан-Дялык? А, какая разница?

– Большая, – возразила мама. – Огромная.

Она зарумянилась, разволновалась: ну да, важнецкий разговор!

– Ерунда! За кого мы ни пойдем, мы же станем, как ты? Правда? Семья, семья, семья! Ничего, кроме семьи! Гори, земля, вались, небо, лишь бы ужин к сроку! Ты кушал, Юрюнчик? Ты выспался, Юрюнчик? Ты ездил в Кузню, Юрюнчик? Ну и славно, садись кушай… Надень шапку, простудишься! Сними шапку, вспотеешь! Да, мама? Ты сделаешь Айталын такой? Или не ты? Или это сделает ее будущий муж?

Я аж захлебнулся прозрением:

– Это папа сделал тебя такой? Да?!

В лоб мне врезалась чашка. По лицу, на одежду потекло кислое молоко. Моя сестра Айталын, несмотря на юный возраст, кидалась метко: ой-боой!

– Дурак!

В этот день Айталын Куо, наша Лунная Красавица, впервые произнесла звук «р» как следует, по-взрослому.