Восьмая нога Бога - Майкл Ши Страница 46

Честолюбие, угаданное мною во взгляде ясных глаз этого человека, в развитой мускулатуре его тренированного тела, не оставило его в час нужды. Да и, как бы там ни было, времени на раздумья у него не осталось: бесстыдные маловеры из Старых Денег вот-вот должны были кинуться к спасительным судам.

Вот почему, не успело солнце подняться, шестеро доверенных слуг Пандагона уже спешили во дворцы богатеев Большой Гавани с указанием осторожно расспросить слуг. Дворцовые стражи были неплохо осведомлены о том, что творится в домах помельче, и скоро вернувшиеся шпионы сообщили, что за плотно закрытыми дверями едва ли не всех величественных особняков Большой Гавани лихорадочно готовятся к бегству.

Обитатели этих домов вовсе не были чудовищами, подобными Фурстену Старшему. Более половины семей приходились если не друзьями, то по крайней мере знакомыми родственникам Паанджи, да и сам он с одними обедал, с другими водил знакомство еще в годы учебы в Академии. И тем не менее к полудню у дверей каждого особняка стояли вооруженные стражники, которым Первосвященник дал наказ: вежливо, но непреклонно препятствовать любым попыткам жильцов покинуть свои дома, удерживая их под домашним арестом.

Остаток дня растворился в водовороте дел: надо было написать десяток-другой посланий и отправить их вместе с караванами запряженных плодами-тяжеловозами повозок в монастии, расположенные в радиусе не более десяти лиг от Большой Гавани. Ночь напролет обитатели монастий будут грузить на них золото, а к рассвету оно уже должно лежать на площади Корабельных Верфей, которую в оставшиеся до Распределения Дара часы тоже надо было подготовить к церемонии. Занятый этими делами, Пандагон слишком поздно узнал от одного из своих служек, что «голос» бога призвал того к алтарной яме и потребовал, чтобы он рассказал ему все до мелочей о закрытых на карантин домах.

Любопытство божества привело к самым печальным последствиям, все подробности которых установить так и не удалось. Известно, например, что Коллабрий Мягкотел Пятый, владелец множества складских помещений и целой флотилии речных судов, нежился в мраморных банях, занимавших весь подвальный этаж его особняка. Присутствие вооруженных людей Первосвященника в покоях первого этажа, похоже, нисколько не повлияло на планы магната оставить Большую Гавань, так как вокруг него в белесых облаках душистого пара толпились писцы и секретари, которые под его диктовку торопливо царапали письма с требованиями наличности, адресованные в различные Счетные Палаты, или записывали указания конюшим касательно экипажей и упряжек для них.

Писцы обливались потом в ливреях, в то время как Мягкотел лежал по пояс в благоуханной ванне с ароматической грязевой маской на лице и груди – магнат заботился о своей коже.

Со всей уверенностью можно предположить, что в предпоследнее мгновение тишину нарушал лишь голос августейшего Мягкотела. Возможно, магнат вдруг прервался и спросил: «Что это?» – ибо просторные, выложенные мраморными плитами бани, столь любимые обитателями Большой Гавани, эхом отзываются на каждый звук, а ведь шаги наверняка были слышны – частая-частая дробь быстрых и легких ног! Слуги, наверное, тоже умолкли, прислушиваясь к шелесту и царапанью, которые доносились из соседнего помещения, где вода из подземных каналов, источивших основания города, поступала в котлы.

И сколько мгновений пронеслось, прежде чем благоуханная завеса вздыбилась и разлетелась в клочья под натиском неумолимого рока? Успели они догадаться, что за участь им уготована, прежде чем сама судьба, ощетинившись, выскочила из клубов пара и вонзила ядовитые клыки в их животы, головы и спины? Зато нам доподлинно известно, что Мягкотелу смертельный удар был нанесен раньше, чем он смог хотя бы шевельнуть пальцем. Его останки нашли в той же ванне, до пояса погруженными в воду, грязевая маска затвердела, как раковина моллюска, прикрывая ссохшуюся, точно вяленую, плоть, которая не заполняла ее даже наполовину.

Претензиозия Граббен-Хап, чей величественный особняк выделялся даже среди окружающих пышных дворцов, превратила покои верхнего этажа в род дозорной площадки, откуда орлиным взором следила за всеми перипетиями соседской жизни. Благородная дама не привыкла тратить драгоценное время на сон и, предаваясь как-то ночью шпионской страсти, заприметила караван тяжело груженных повозок Фурстена Старшего, в серых предрассветных сумерках тянувшийся в сторону Гавани. Но еще до этого, выжав из своих слуг все новости о последнем Жребии и о предстоящем Даре, Претензиозия разослала их с поручениями в разные стороны. Ни ночью, ни днем бдительная Претензиозия не покидала своего поста и, едва завидев отряды вооруженных людей Первосвященника, приближающиеся к дверям соседских особняков, перестроила тактику прямо на ходу. Сначала она сошла вниз, приняла многочисленные извинения своих тюремщиков и приказала слугам принести им еды и напитков. Затем, вернувшись наверх, отправила двух своих самых ловких доверенных лиц, Бинка и Сквантула, с поручениями через соседские крыши. Эти проворные подручные и так за утро истоптали уже все карнизы, коньки и водостоки в округе, унося подписанные хозяйкой чеки, возвращаясь с золотом и тут же спеша обратно, чтобы нанять экипажи и запастись провизией.

И вот настала пора самых последних приготовлений. Сквантулу хозяйка велела спуститься вниз и тихонько поспрашивать у старшего лакея, где и как можно нанять вооруженных людей, чтобы освободить госпожу Претензиозию от навязанного ей карантина. Бинка, снабдив детальными указаниями, она выслала через свое окно с поручением разыскать одного отважного капитана галеры, с которым дама была знакома.

Выбираясь, в который уж раз за день, из окна хозяйки, он услышал, как та нетерпеливо дернула колокольчик и воскликнула:

– Сквантул! Ну где этот идиот запропастился! Времени нет совсем!

В ту же секунду за дверью ее будуара послышалась торопливая побежка. Бинк, задержавшись на парапете соседней крыши, обернулся и бросил еще один взгляд на знакомое окно. Прямо у него на глазах дверь с треском распахнулась, но, увидев, кто ворвался внутрь вместо ожидаемого Сквантула, посыльный свалился с крыши и рухнул на груду дорожных корзин. От удара он потерял сознание, зато остался жив. Падая, он словно въяве видел существо, которое, вторгшись в будуар его хозяйки, заключило госпожу Граббен-Хап в колючие объятия и вонзало, раз за разом, сверкающие клыки в ее плоть…

Едва сгустились сумерки – в то самое время, когда я стоял у входа в святилище долины Тощей Фермы, – все подъезды к Большой Гавани на многие лиги заполнили цокот копыт, скрип и бренчание упряжи, дребезжание пустых подвод: это караваны телег направлялись из города к ближайшим монастиям.

А в полночь или незадолго до того, как раз когда мы со своим редкостным грузом выгребали на середину озера Тощей Фермы, в ужасе прислушиваясь к обрывочным паучьим мыслям, которые то здесь, то там срывались с берега и шарили в темноте над водной гладью, пытаясь нащупать нас в кромешной мгле, прелату Панкарду из монастии Кларвкофферта приснился необычайный, отчетливый, как наяву, сон.

Панкард отчетливо осознавал, что спит, но сон его был на редкость убедителен: вот он поднялся с постели, ступил босыми ногами на холодный каменный пол коридора. Даже во сне он ощущал ледяное прикосновение камня, но почему-то это его совсем не тревожило.