Таня Гроттер и Болтливый сфинкс - Дмитрий Емец Страница 46

Гробыня помедлила, смакуя паузу.

– Семь-Пень-Дыру и Жикину.

Таня расхохоталась. Более нелепого выборасуществовать просто не могло.

– КОМУ?

– Ну да! Именно им! – радостноподтвердила Гробыня. – Дыр, сама знаешь, папахен общемирового жмотства, аЖикин такой весь с распальцовочкой. Типа «принесите мне товарную накладную найогурт, который вы называете сегодняшним». Мне жутко интересно, что они вдвоемсмогут выбрать.

Внезапно вспомнив, что она целый день ничегоне ела, Таня стала распаковывать скатерть-самобранку, но Склепова не позволилаей этого сделать.

– Погоди, давай чего-нибудь нормальноеприготовим! Мне надо покормить моего супружника! А то он сейчас придет злой исердитый и раздумает жениться. Что я тогда буду делать? Можно, конечно, пойтипо стопам Гризианы, которая накопает себе молодых мужей на любом кладбище, но этоне мой вариант. Только и останется, что объявления в газетку писать: «Красиваяумная девушка с разными глазами, одинаковыми ногами, с чувством юмора и безвредных привычек мечтает познакомиться со скромным миллионером аналогичныхкачеств. Инфантилам просьба не беспокоиться».

«Нормальной едой», с точки зрения Гробыни,оказались бутерброды и жареная картошка с луком. Причем картошку, видимо,готовил с утра Гуня, потому что Склепова, прежде чем разогреть, долго искала еепо сковородкам и кастрюлям.

– Понимаешь, тут какая штука, –продолжала Гробыня, обожавшая без перехода возвращаться к прерваннымразговорам. – Огромный плюс моего Глома в том, что он постоянный. Он любитменя не потому, что у меня есть какие-то качества – красота, нос, волосы, талантготовить яичницу при отсутствии яиц и так далее, а просто потому что я – это я.Отруби мне ноги, отпили руки, он все равно будет меня любить. Ну прямо как тебятвой Валялкин. Только Гуня – он как большой пес. Любит неосознанно, наавтопилоте, сам не зная, как это качество называется, а Ванька все же малостьпосложнее. У него и психология какая-то есть, и зверушек любит!

– Сковорода, между прочим, тяжелая! –предупредила Таня, которой ленивая Гробыня успела передоверить доведение до умакартошки.

Склепова на всякий случай отодвинулась.

– Кстати, как у тебя сВзбивайсметанкиным? – коварно поинтересовалась она.

– Никак, – коротко ответила Таня.

– И хорошо, что никак. Какой-то он чужерожный.Не чужеродный, а именно чужерожный… Чем больше о нем думаю, тем чаще это слововертится, – кивнула Гробыня.

Тане стало досадно. Одно дело самойсомневаться в Глебе, и совсем другое, когда за это берется кто-то, кого ты обэтом не просишь, а молча его поощряешь. Второй вариант где-то сроднипредательству.

– Глеб меня любит, – сказала она.

Склепова покрутила у виска пальцем.

– Любит? Отрывайхвостиков? В его сердечныйсловарик такого слова еще не завезли! Страсти, одержимости – да, этого в немсколько влезет. Однако одержимости до любви, как жирафу до компактности. Любовьгреет, а не испепеляет. Если после какого-нибудь человека у тебя муторно ипусто на душе, если он и сам запутался и тебя запутывает, то надо вытруситьсебя от дури, как старый половичок от пыли. Думаешь, мне никогда не попадаютсяна пути такие конфетные красавчики? Да целыми дивизиями! И все равно старинаГлом морально выше каждого на этаж.

В кирпичной стене что-то глухо загудело.Сквозь стену в комнату вшагнул только что помянутый «старина Глом». Что-топропыхтел, кивнул Тане, не то улыбнулся, не то оскалился любимой девушке итяжело плюхнулся в кресло перед зудильником. Пока он ворочался, зудильник, знаяпристрастия хозяина, сам настроился на бокс.

– Ну что, будущий супружник, принесмаме-птичке червячка? – спросила Гробыня.

Гломов разжал ладонь, показывая ей кольца. Гробыняодобрительно кивнула и точно кинжалом ткнула его в бок длинным бутербродом ссыром. Таня уже обнаружила, что бутерброды для кормления Гломова она резала непоперек, а вдоль батона.

– Что у тебя с рукой? – проворковалаСклепова.

– Где? – Гломов непонимающе взглянул наладонь. Две костяшки были ободраны. – А, ерунда! Маньяк один не въехал,что наличие окровавленного топора в руке не дает права хамить.

Сразу после ужина Гробыня выключила зудильники заявила, что все хором идут спать. Правда, перед этим с щеткой в зубах онаеще побегала по комнате, давясь пастой, одновременно разговаривая и сплевывая вцветочные горшки.

– Погоди! – вспомнив о порученииСарданапала, Таня показала Гробыне пустой кулак.

– Что это такое? – спросила она.

Склепова, занятая болтовней, с усилиемсфокусировала взгляд на ее руке.

– Мю-ю-ж! – вытянув губы трубочкой,крикнула она. – Эй, мю-ю-юж! Хочешь хохму? Гроттер мне кулаком грозит!Топай сюда – заступаться будешь!

Гуня был так напуган, что заступаться не стал.Таня спохватилась, что задала вопрос неверно, и надо было спросить не «что этотакое?», а «что у меня в руке»?

– Что у меня в руке ? – спросила она.

– Мое кольцо, – не раздумывая, отвечалаГробыня. – Я уже пять минут пытаюсь вспомнить, куда его сунула? А так какискать мне лень, то я предпочитаю думать, что его кто-нибудь спер.

– А как выбросить это так, чтобы оно больше невернулось? – честно задала Таня второй обязательный вопрос.

– Я те выброшу! А ну давай его сюда! –завопила Гробыня.

Таня разжала руку и показала ей пустую ладонь.Склепова посмотрела вначале на ладонь, потом на Таню, потом снова на ладонь,вздохнула и покрутила у виска пальцем.

– Ну все, Гротти! Марш баиньки на свойдиванчик! День был блинный… тьфу… длинный… Мой мозг выдает еще какие-то вспышкии искры, но зажигание уже не схватывает! – сказала она, зевая до щелчка вчелюстях.