Месть князя - Юрий Маслиев Страница 46

Ему пришлось потрудиться, разыграв страсть и доставив этой экзальтированной дамочке последнее в жизни удовольствие. Во время сексуальных игр он привязал ее к кровати и, по их окончании, избивал, еще живую. У покойников не образуются гематомы, а ему необходимо было, чтобы это красивое лицо опухло от синяков, приобретя вид вспухшего шара фиолетового цвета.

Виталий Иванович с неудовольствием поморщился своим мыслям – не любил он грязную работу. Хотя, наверное, Вера Ивановна и не заслужила другой участи. Если говорить прямо – это закономерная кончина. Плата за подлость и предательство. Скольких людей она спустила вот так же, в гулаговскую канализацию! За все нужно платить.

О себе Виталий Иванович был диаметрально противоположного мнения, не видя ничего низкого, подлого, аморального в своих поступках. Это была его работа. Он служил высшим интересам – интересам государства, которое стояло над всеми и вся, над любой добродетелью, над Божьим промыслом. Он считал себя на работе неодушевленной частью аппарата, служившего для защиты высших государственных интересов, и как-то выдал своим коллегам:

– Я не имею морального права на доброту, порядочность, человеколюбие и справедливость! В этом – наше высшее предназначение, наша мораль более высокого порядка…

Мразь! Это надо же: придумать себе такую перевернутую аморальность морали для ханжеского, в самом худшем понимании этого слова, оправдания своих зверских преступлений!? Мразь! Мразь! Мразь!

Глаза Татьяны, как и все ее существо, выражали если не безумие, то какую-то неуправляемость, отрешенность и безразличие, готовое перейти в непредсказуемое действие. Какая-то непонятная смесь норманнского берсерка и российского юродивого, уже приблизившегося в их внутреннем понимании к Богу. Но недаром в советском НКВД работали спецы, не боявшиеся ни Бога, ни черта.

Полный сочувствия и уважения следователь подкатил к ней, подобно отцу родному. Слова полились из него, как из рога изобилия. В них было все: и оправдания, и обещания исправить ошибку, и мольба о прощении, и искреннее желание загладить вину.

– Все будет хорошо, все будет хорошо, Татьяна Леонидовна, – успокаивающе гладил он ее своими потными ладонями, радуясь тому, что на прошлом допросе эту суку избивал не он, а этот урод – Коровин, и было на кого свалить вину.

Чуть не силой накормив подследственную и напоив ее горячим чаем, он разрешил ей помыться, предварительно подав ей сверток чистого нижнего белья и отвернувшись от крана с водой, стоящего в кабинете. Лично у него следы экзекуций замывали сами подследственные, если были в состоянии.

Прислушиваясь к журчанию воды, стыдливым шорохам белья, сдержанным стонам и всхлипам, он, не поворачиваясь, успокоил начинающую оттаивать женщину:

– Не спешите, сюда никто не зайдет.

Получив разрешение повернуться, он уложил ее на диванчик, предварительно заставив съесть горсть болеутоляющих. Накрыв Татьяну пледом, он предложил ей поспать хотя бы часок.

– Вам еще понадобится много сил, чтобы вырваться отсюда и встретиться с мужем, – напомнил он ей, вселяя надежду.

После сытного завтрака, затухающей боли, измятая прошлым Татьяна почти мгновенно заснула. Скрыпка сразу же сел за стол и принялся писать докладную на капитана Коровина, который, самовольно вмешавшись в ход следствия, своими неквалифицированными действиями привел подследственную к гибели, чем поставил следствие в тупиковое положение.

Посмотрев на часы, Скрыпка определился: пора.

Он разбудил Татьяну и, подав ей вещи Веры Ивановны, предложил переодеться. После этого вещи, оставленные Таней, с горем пополам были напялены на еще не закоченевший труп Веры Ивановны.

Не глядя на расширенные от ужаса глаза Стрельцовой, Скрыпка вытащил труп своего агента. Подтолкнув закаменевшую от страха женщину в узкое пространство пенала, он подал ей набор гримерных красок для актеров.

– Если хотите вырваться отсюда, постарайтесь привести себя в порядок, – он кивнул на зеркало. – И никаких истерик! Слушаться меня во всем, по крайней мере до тех пор, пока не попадете в руки своих близких, – смягчил он жестко прозвучавшую первую фразу, захлопывая дверь пенала.

Приоткрыв входную дверь, он окликнул сержанта, дежурившего в коридоре:

– Караульный! Вызовите помощника и заберите эту дрянь, – кивнул он вглубь кабинета. – Подследственная скончалась, не выдержав тяжести предъявленных ей обвинений. Сердце не выдержало. Отправьте труп в прозекторскую, к патологоанатому. Пусть даст заключение.

Вскоре двое держиморд, топая сапогами, подхватили труп Веры Ивановны со свешенной к груди, болтающейся в такт шагам головой и поволокли его к «веселому доктору», как прозвали в этих стенах прозектора Брыдлова.

Не теряя времени, Скрыпка подписал пропуск на имя Веры Ивановны и открыл дверь в пенал, за которой стояла замершая в ожидании Татьяна.

Он остался доволен ее внешним видом. Ее элегантная фигура ничем не напоминала в ней ту растерзанную женщину, которая чуть больше часа назад, шаркая ногами, вошла в кабинет.

Круглые очки с простыми стеклами и густая вуаль окончательно изменили внешность Татьяны, сделав ее очень похожей на покойницу, только что исчезнувшую отсюда.

– Соберитесь с силами и следуйте за мной, – следователь протянул ей подписанный им пропуск. – На проходной не задерживайтесь, держитесь уверенно. Вас никто не остановит.

Он открыл дверь кабинета и, сделав приглашающий жест, шагнул в мрачные, пустые коридоры Лубянки.

Конспиративная квартира на Малой Бронной имела два выхода. Первый – в одном из центральных подъездов, который был известен оперативникам. Эти, согласуясь со Скрыпкой, назначали здесь встречи со своими секретными агентами. Другой выход – с противоположной стороны здания – служил в прошлом для прислуги. И никто, кроме Скрыпки, не знал, что маленькая комната на втором этаже, всегда запертая для посторонних, сообщалась с основной квартирой, куда можно было проникнуть через встроенный в нишу шкаф, чья задняя стенка легко открывалась в случае необходимости.

Виталий Иванович не хотел рисковать – речь шла о судьбе его дочери. Поэтому он и повел Татьяну к черному входу, которым давно никто не пользовался, – двери, на первый взгляд, были наглухо заколочены досками.

Поместив Стрельцову в комнате для прислуги и приказав: что бы ни случилось – дождаться его, Скрыпка кинулся назад. Время неумолимо подгоняло. В четырнадцать в его кабинете должен раздаться телефонный звонок, решающий судьбу его близких.

Вскоре он быстрым шагом, минуя проходную на Лубянке, двигался по длинному коридору, рассеянно отвечая на приветствия редких коллег, тоже деловито спешащих по своим мрачным делам.

Не успел он войти в кабинет, как на столе зазвонил телефон.

– Старший следователь Скрыпка, – представился он, стараясь сократить разговор до минимума (телефонные разговоры в их конторе выборочно прослушивались).