Бог подстав и я - Зинаида Гаврик Страница 46

Внезапно он замолчал.

А потом глухо сказал, опуская глаза:

– Я докажу тебе.

В этот момент Герман насторожился. Он снова кинулся вперёд. И вовремя. Ведь Паша достал нож. У меня не было ни малейших сомнений, что он пустит его в ход.

Кто-то из прохожих, привлечённых шумом, взвизгнул.

Герман не стал отталкивать Пашу или выбивать нож из его рук. Он просто загородил меня собой. Что интересно, вся остальная свора так стояла на прежнем месте. Они не вмешивались. Но я почему-то не сомневалась, что они были на стороне Паши. Их ненависть ко мне чувствовалась даже на расстоянии.

Герман поднял руку раскрытой ладонью вверх и тихо сказал:

– Нож, Паша.

Тот испуганно уставился на него. Безумие таяло в его глазах.

– Нож, Паша, – повторил Герман. В его голосе скользнуло нетерпение.

Парень вздрогнул всем телом и поспешно положил на ладонь нож.

– Прости, – почти прошептал он.

– Вернись к ребятам. Идите в театр и ждите, – почти без выражения распорядился Герман. На секунду мне стало страшно. Паша снова вздрогнул, послушно развернулся и отправился к замершей поодаль компании. Очевидно, он передал им приказ хозяина, так как через мгновение все они потянулись к театру и исчезли за дверями.

Герман спрятал нож, потом очаровательно улыбнулся замершим неподалёку немногочисленным зрителям, подошёл к ним, сказал пару слов и указал на вывеску авторского театра, потом на меня. Я тоже улыбнулась, махнула им рукой и изобразила поклон, как артистка на сцене. Реакция была удивительная. Кто-то из них закивал, кто-то с облегчением рассмеялся. На этом дело не закончилось. Герман достал из кармана несколько цветных флаеров и раздал им. Люди, улыбаясь, начали расходиться, а он вернулся ко мне.

– Ты убедил их, что это часть представления? – уточнила я.

– Да, – кивнул он, скидывая маску. Преображение было невероятным. Я вдруг поняла, что под улыбкой он скрывал ужас. Никогда не видела его таким. Даже у меня дрогнуло сердце. Герман выглядел так, словно это он только что чудом избежал смерти.

– И они поверили? – Хотя чему удивляться? Обаятельный Герман может убедить кого угодно в чём угодно.

– Поверили. У нас тут время от времени проводятся импровизации для публики перед театром. А ещё я им дал пригласительные на ближайшее представление. Там как раз есть пара сцен с бутафорским ножом. В общем, волноваться не о чём.

– Понятно.

Мы помолчали. А потом Герман с какой-то даже робостью, которая так дико смотрелась на его лице, заглянул мне в глаза.

– Я мог тебя потерять, – сказал он. – Паша бы не остановился. Прости, что допустил это. Я засмотрелся на тебя и не сразу понял, как далеко он готов зайти.

– Ты так за меня испугался? – спросила я и, повинуясь наитию, кончиками пальцев погладила его лицо. Он вздрогнул. А потом сгрёб мою руку и выдохнул:

– Не то слово. Я вдруг представил, что тебя не будет. Вообще. Никогда в жизни мне не было так страшно, малышка.

Я промолчала. Сейчас очень важно было не сбить всё неловким словом или неуместной реакцией. Герман должен был до конца прочувствовать этот свой страх. Иначе я не смогу аккуратно подвести его к нужному выводу.

Внезапно он так сильно сжал мою руку, что я едва не завопила.

– Я разберусь с ними, – горячо заговорил он. – Если захочешь – они исчезнут. Я разорву их на кусочки… Сделаю всё, что скажешь… Нам никто не нужен, ведь так?

– Ты не сможешь по-другому, – мягко прервала я. – Всё в порядке, я выдержу.

Он замолчал. Наверное, скажи ему это кто-то другой, он начал бы спорить. Но не со мной.

Аз был прав.

Прямо сейчас Герман видел во мне величайшую ценность, смысл жизни, часть себя самого, потерять которую просто смерти подобно.

И всё, сказанное мной в этот момент, обладало невероятным весом и воспринималось, как истина в последней инстанции. Кроме того, я ведь не врала. Он действительно не сможет по-другому. Даже если он избавится от этих своих последователей (не хочу даже думать, каким образом!), заведутся новые. Как иначе он сможет ощущать себя богом?

И Герман не мог этого не понимать. Поэтому он покорно кивнул и ответил:

– Не смогу. Ты права. И ты в любом случае пострадаешь. Рядом со мной ты пострадаешь! Значит… я опасен для тебя.

– Уверена, ты меня спасёшь. Как всегда, – искренне сказала я. Ведь он и в самом деле постоянно меня спасал. И делал бы это в дальнейшем. По крайней мере, до тех пор, пока верил в то, что я – та самая идеальная женщина, ради которой он готов на всё.

В этот раз Герман молчал очень долго. Я почти не дышала. А потом он посмотрел на меня с отчаянной решительностью и сказал:

– Да. Я спасу тебя прямо сейчас. От себя.

Звучало так, словно он собирается покончить с собой. Веско и обречённо.

– Герман… – прошептала я.

– Да, малышка. Это единственный выход. Я просто уйду из твоей жизни. А им скажу, что ошибся и что ты – не та самая. Тогда они тебя не тронут. Им нужен только я.

– Но…

– Тихо, – он снова стремительно обретал уверенность. А точнее, просто привычно накидывал маску. – Дай я ещё раз на тебя посмотрю.

Он взял моё лицо в ладони. Смотрел при этом так, словно впитывал, вбирал в себя мой образ, чтобы навсегда сохранить его в памяти.

Честно говоря, я невольно поддалась моменту. Почувствовала грусть и даже что-то вроде благодарности. Вряд ли когда-либо Герман делал подобное самопожертвование.

– Ничего не говори. Просто слушай. Тебе придётся держаться от меня подальше. Я знаю, ты не согласна. Но подумай вот о чём: если с тобой что-то случится, мне будет очень больно. Нет, не так. Я превращусь в настоящее чудовище. Поэтому ты должна сберечь себя любой ценой. Сделаешь это для меня?

Я медленно кивнула, не отводя взгляда.

– Хорошо, – с облегчением выдохнул он. – Прощай, малышка. И помни о том, что ты мне сейчас обещала.

Он легко поцеловал меня в губы, развернулся и, не оглядываясь, быстрым шагом пошёл в сторону театра.

Я смотрела ему вслед и понимала: вот теперь точно всё кончено.