Вдова Его Величества - Екатерина Лесина Страница 46

Самое поганое, что и он, и Дуглас были правы. И от этого в душе кипела обида. Неужели он, Кайден, в самом деле настолько предсказуем?

Бестолков?

— Она будет жаловаться твоей бабушке, та упрекать тебя, а заодно выговаривать, что следовало бы найти другую жену, посговорчивей. И более родовитую, да…

Он вернул бокал на стол. И сигару погасил. Убрал остатки, смахнул пепел на пол. Потянулся.

— И еще. Я попытаюсь удержать матушку и брата, но, боюсь, в данном случае мои советы могут быть не восприняты. Кевин всегда отличался несдержанностью. Но он мне все-таки брат. И надеюсь, ты вспомнишь об этом, когда решишь от него избавиться.

Камень мигнул, и на долю мгновенья воцарилась темнота, такая невероятно хрупкая, какая бывает лишь на границе миров. Прислушайся, и услышишь, как тихо шелестит мертвый песок, а затем, к этому звуку, едва уловимому, но все же явному, добавляются иные.

Скрежет когтя по стеклу.

Хруст этого самого стекла, которое того и гляди рассыплется, выпуская тварей с той стороны. Скрип конечностей и влажноватое чавканье.

Пахнуло… той стороной.

И все вдруг оборвалось.

— Конечно, — Кайден закрыл глаза, пряча тьму, что готова была выплеснуться, то ли затем, чтобы защитить, то ли для того, чтобы сожрать. — Я буду помнить…

Почудилось, что ноги коснулось что-то твердое.

Панцирь?

Хвост?

Или…

— Вот и хорошо. Твое здоровье, — Гевин поднял бокал. — И что бы ты себе там ни надумал. Я действительно могу стать неплохим мужем.

Кайден ему поверил.

Почти.

Утро после грозы выдалось солнечным, ярким. Блестела зелень плюща, который, казалось, за ночь подрос и того и гляди перевалится в комнату, пустит тонкие побеги по стенам, укрывая жалкие их под нарядным глянцем листвы.

Пахло весной.

И черемухой. И кажется, самую малость сиренью, хотя ее-то Катарина в саду и не видела. Она села на кровати и потянулась, и рассмеялась, до того вдруг легко и хорошо стало на сердце. И тотчас замолчала, напомнив себе, что столь открытое проявление чувств неприлично.

И отбросила эту глупость.

Правда, тут же вспомнился труп, и тетушка, и гости, и… в общем, солнце поблекло, чудо исчезло, как и желание выбираться из теплой кровати. Катарина даже легла и подтянула одеяло под самые глаза. Правда, хватило ее ненадолго: под одеялом было жарко и влажно, и пахло оно так себе. Вот странность. Во дворце перины и пуховые одеяла постоянно проветривали, порой оставляя на день жариться под солнцем, чистили артефактами, перетряхивали и перебирали, зашивали в уголки лаванду, но от запаха это все одно не спасало.

— С добрым утром, — ныне мьесс Джио выбрала платье алое, как огонь. Цвет, если подумать, совершенно неприличный для женщины ее возраста и положения, но ей платье шло. Оно подчеркивало и худобу, и отсутствие груди, что, как ни странно, недостатком не казалось, и смуглость кожи. На шее сияли алым рубины.

Высокую прическу украшало перо.

А на щеке появилась мушка.

— Зачем? — поинтересовалась Катарина, тронув собственную щеку. Мушки еще до ее появления во дворе вышли из моды. Хотя Генрих упорно продолжал их использовать, то ли надеясь таким образом стать краше, то ли просто по привычке.

— Не идет?

— Идет, — вынуждена была признать Катарина. — А чулки опять черные?

— Обижаешь, — Джио задрала юбки. — Золотые. И тебе рекомендую.

И подала, что эти самые золотые чулки, которым место во дворце, и подвязки, расшитые мелкими топазами.

— Я не собираюсь… — Катарина покраснела, потому что подобного рода повязки надевала лишь для мужа.

— Ты, может, и нет, — Джио повертела подвязку, позволяя разглядеть вышитых на ней пчел. — Но за других я не поручусь.

Еще были с маками.

И с колокольчиками, которые шли в паре с такими же чулками из голубого шелка.

— Это… это… — Катарина выхватила подвязки. — Это непозволительно. Вот. И нельзя обо всех думать… так думать!

— Хорошо, буду думать этак, — согласилась Джио. — А цветок от кого?

И только сейчас Катарина заметила на подоконнике розу. Молочно-белую, столь совершенную, что казалась она ненастоящей. Но стоило коснуться теплых лепестков, и роза раскрылась.

— Мило. Но решетку в перспективе мы поставим. На всякий случай.

— Ваза нужна… — Катарина вдохнула чуть тяжеловатый сладкий аромат. — Это ведь не из нашего сада?

Конечно.

У них шиповник есть, красный и белый, но одичавший, а вот розы, если когда и имелись, давно исчезли. За розами ухаживать надо. И… и Катарина не сказать, чтобы их любила, ей скорее было жаль роз, как жаль и крохотных райских птиц, не способных жить вне клетки.

Она прижала цветок к груди. А Джио вздохнула.

— В другой раз дождись, пока я проверю. А то мало ли…

Катарина кивнула.

Мало ли… как-то ее пытались отравить. Нет, пытались ее отравить не один раз, но именно тогда едва не получилось. Ткани прислали.

Шелка.

И атлас. И тяжелый муар, что меняет цвет в зависимости от освещения. Расшитая золотом парча. Великолепный бархат, прикосновение к которому завораживало. И Катарина заворожилась. Она сидела, гладила эту ткань, восхищаясь ею, удивляясь тому, что та меняет цвет, становясь ярче и ярче. И последнее, что она запомнила — собственное желание узнать, получится ли сделать цвет алым.

Джио успела.

И была рядом, когда Катарина очнулась. Она не стала выговаривать или упрекать, как отец, не хмурилась, как Генрих, всем видом показывая, что от своей избранницы он ждал большего ума. Она просто дождалась, когда уйдут все, и, забравшись в постель к Катарине, обняла ее. Так они и лежали целый день.

— Извини, — Катарина не без сожаления вернула розу на столик.

— Магии в ней нет, но и без нее хватает всякой дряни, — Джио погладила цветок, закрыла глаза и ноздри ее чуть дрогнули. — Но это не тот случай. Владей на здоровье…

Розу Катарина оставила на своем туалетном столике. Подумала, что, будь она посмелее, пристроила бы в прическу. Но… это было слишком уж вызывающе.