Багорт. Том 2 - Анастасия Суворова Страница 46

Нагнал он ее уже за воротами.

— Прости, — прошептал он, хватаясь за ее накидку, как за последнюю надежду.

— Конечно, прощу, — неожиданно ответила она, не оборачиваясь, — ведь я люблю тебя. А сейчас дай мне уйти.

И она действительно ушла, так и не обернувшись, оставив Влада стоять в столбняке.

Тонкая фигура удалялась, а Ведом вновь завладевала злость. На всю эту спесивую дурость, на себя, на Дею, за то, что она позволила ему, сделать это с ними. Она и сейчас оказалась сверху, раздавив его тем, что не предотвратила этого безумия, позволила совершить над собой надругательство.

Знала ли она, что стыд может быть таким разрушающим? Понимала ли, к чему приговаривает его, когда спровоцировала на это? Скорее всего, она и не осознавала всей глубины его извращенности. Не могла даже представить, степень своего незнания его натуры, в силу собственной неопытности. Но он-то, он-то хорош! Вед он получается тоже себя не знал!

Когда ее фигура исчезла за поворотом, Влад ощутил нестерпимую пустоту. Не было больше ориентира, точки возврата, смысла. Смысла в самом себе не было! И он побежал.

Щебенка впивалась в его босые ноги, пару раз он налетел на булыжники, отбив пальцы, но боль существовала отдельно от него, он же догонял ту, в которой сосредоточился сейчас смысл всего его существования.

— Заставишь меня вернуться? — спросила она, останавливаясь, но не оборачиваясь, когда его шаги были уже близко.

— Нет, попрошу.

Она развернулась, и Влад внутренне содрогнулся. На ее лице не было ни слез, ни отвращения, ни ожесточенности, вообще ничего не было. Пустое лицо. Словно все, что до этого отражалось в нем, являлось лишь карандашным рисунком, который взяли да и стерли ластиком.

Все, что он хотел ей сказать, тут же вылетело из головы.

— Вернись и позволь мне, быть собой, — только и смог он выдавить в это пустое нечто.

— А сейчас ты что, Яна изобразить пытался? — спросила она безразлично.

Влад не мог как ни старался, говорить с этой ужасающей пустотой, поэтому просто смотрел, молчал, ждал чего-то, а чего и сам не знал.

— Нечего сказать? Ну, так я тебе скажу. Ян слишком простодушен, чтобы придумать столь изобретательный способ унижения. Ему вообще не пришло бы в голову, мстить мне за недосказанность. Что касается тебя — так я думала, ты умнее и мог бы без слов, заметить очевидное.

— Мне казалось, это твоя очередная игра. Ты ведь понимала, что я не сближаюсь с тобой, из боязни окончательно потерять контроль над собой.

— Ну, если тебе самоконтроль дороже чести, то поздравляю, господин Просрамши, свое и мое достоинство.

И как только она это сказала, он понял — простить-то она его простила, но вот принять обратно, уже не сможет. Была в Деи какая-то непостижимая трепетность, с которой она относилась к своему достоинству. Не тому наносному, которое идет во вне (что о ней говорили за глаза, она во внимание не брала), а внутреннему, личному. Эту чистоту она блюла с особой тщательностью. Не общепринятые добродетели она чтила, но свои собственные, только они были ее маяками в житейских сумерках. И сегодня его изощренный ум, безошибочно подкинул ему именно то, что и обмарало ее честь. Многие женщины не увидели бы в этом маленьком баловстве, ничего предосудительного, но не она. Ее оно разгромило. Нет, их обоих. Обнулило все, что меж ними до этого приключилось.

Дея бросила на него безразличный взгляд и отвернулась. В этот момент Влад явственно ощутил, что ночь, которой он так боялся, сошла на него, придавила своей черной лапой и уже не отпустит, еще несколько мгновений, и она похоронит все его желания и устремления. А потом его пронзила боль. Не вымышленная душевная, а реальная, воплощенная боль, вошла в его грудь. Он непроизвольно схватился за то место где полагалось быть сердцу и ощутил, как оттуда что-то изливается, испаряется, уходит.

Реальный мир поплыл вокруг него, вынося в небытие, в уже знакомую безпространственную реальность. Влад осел на землю, шаря дрожащими ладонями по кустарникам, словно слепой, ищущий за что бы ухватиться. А потом из последних сил открыл глаза, чтобы взглянуть на удаляющуюся фигуру любимой.

То ли золото ее развивающихся на ветру волос, то ли долетевший до него яблочный дух, а может и замедляющиеся в нерешительности шаги Деи, встрепенули Влада, но прощаться с жизнью он передумал. Упрямо вздернув голову, он схватился за грудь и с силой вдарил по оказывающемуся работать сердцу, а потом поднялся и, шатаясь пошел за Деей.

Он не знал, как будет ее возвращать, что говорить или делать, но знал, что не готов сдаться так просто. Он плелся за нею, хватаясь за растопыренные ветви, шаркал ногами и ожесточенно хрипел, борясь чудовищной болью и, наверное, именно это неприкрытое, не наигранное отчаянное желание вернуть ее и заставило Дею обернуться. Не просто развернуть себя вокруг оси и направить стопы к Владу, а извлечься из ледового кокона, который так его устрашил.

Ка только она увидела его посеревшее лицо, сгорбленную спину и чудовищную муку, что отражалась на его красивом лице, так ее охватил страх. И был он неподдельным, вывернутым на изнанку хоть и молчаливым. От невысказанности он делался более внушительным и выпуклым. И этот самый ее страх — страх за него (это он понял как-то сразу) и вернул Влада в реальность, свернул с тех границ, где он уже однажды бывал.

— Мы задумали чудовищный эксперимент над самими собой, моя девочка, — выдохнул он, с усилием распрямляясь и обращая на Дею взгляд, полный сожаления. — Он сведет нас в могилу, если мы вовремя не поймем где границы дозволенного.

— А они есть? — тихо спросила она.

— Я начинаю думать, что да.