Сколько стоит корона - Катерина Коновалова Страница 45

Он не двинулся с места. Его и без того бледное лицо позеленело, губы затряслись, и он рухнул на колени:

— Пощадите! Милорд, у меня дочери! Жена! Если чума… надобно бежать!

Дойл почувствовал, как к горлу подкатывает ярость, схватил Трила за шиворот, встряхнул и рявкнул:

— Семью высылай, а сам не смей ни ногой из города до тех пор, пока не перекроешь все порты, ворота и щели! Ты принадлежишь этому гарнизону — и если надо, сдохнешь с ним.

— Милорд!

— Ты помнишь судьбу своего предшественника? Прошлый начальник гарнизона оказался трусом, и мой отец разметал его кишки по всему Шеану. И клянусь… я сделаю с тобой то же самое, если ты немедленно не возьмешь за дело!

На последнем слове Дойл разжал пальцы, и Трил воющим кулем рухнул на деревянный пол. Дойл выглянул на улицу, где стояли двое молчаливых теней. Приказал:

— Зайти.

Тени повиновались, и Дойл, еще раз смерив взглядом Трила, сглотнул и произнес:

— Останетесь в этом доме. Женщин не выпускать. Трил! Тебе лучше поспешить и лучше выполнять свою работу, иначе дочери и жена останутся здесь после того, как ворота будут закрыты.

Тени молча кивнули и бесшумно исчезли наверху, а Трил, тонко вскрикнув, мелко закивал головой и выбежал из дома.

Это было отвратительно — но в одиночку Дойл не сумел бы обезопасить город.

В замке было еще спокойно: сонные после вчерашнего долгого праздника слуги вяло шатались по длинным коридорам. Дойл ворвался в спальню Эйриха — тот еще не поднялся с постели и только протирал глаза, отмахиваясь от двух лакеев.

— Вон! — велел Дойл, и лакеев как ветром сдуло. Эйрих несколько раз моргнул, пытаясь понять, что происходит, а Дойл сам подал ему штаны. — Одевайся, немедленно. Королева уже собирается. Я хочу, чтобы вы через час убрались из столицы.

— В чем дело? — голос короля был еще хриплым, вчера он выпил немало.

— Чума в Шеане.

Этих слов хватило, чтобы от похмельной сонливости не осталось и следа — Эйрих подскочил на постели и поспешно оделся, откашлялся, спросил:

— Когда узнали?

— Сегодня утром. Я приказал говорить карету, вы можете уехать…

— Я остаюсь, — прервал его Эйрих. — Дай королеве сопровождающих, охрану, пусть ее увезут в монастырь, сам отправляйся в Дойл. Я остаюсь.

— Не мели чепухи. В Стине можно провести зиму…

— Это мое решение, — глаза Эйриха блеснули. — Я король и не брошу своих людей умирать.

— Глупо, — прорычал Дойл, — погибнешь и погубишь страну. Без тебя ее разорвут на части меньше чем за год.

Эйрих опустил голову и о чем-то задумался. Дойл молчал, только постукивал пальцем по рукояти меча, выбивая ровный ритм и надеясь подстроить под него свое сердце. Что бы он сейчас ни предпринял, болезнь все равно окажется быстрее.

И если Эйрих остается — остается и он. Всегда рядом — как и обещал.

— Если я уеду, я больше не смогу вести этих людей за собой, — сказал Эйрих, — я был с ними в дни радости. Я останусь в дни печали и скорби.

— Ты не лекарь, не монах, не бог. Что от тебя толку? — прозвучало жестко, но Дойл выразился бы еще жестче и обидней, если бы знал, что это сработает.

Эйрих поправил светлый камзол, глянул на себя в медное, отполированное до блеска зеркало и невесело улыбнулся:

— Я — солнце, так что могу светить, — но улыбка недолго продержалась у него на лице. Он обернулся и спросил: — если я попрошу, ты уедешь? Защитишь королеву и ребенка?

— Я защищу их и так. А за тобой нужен присмотр. Подохнем вместе.

Эйрих ничего не ответил.

Королева уехала — Эйрих успел ее только обнять, после чего возница-тень хлестнул лошадей, и карета рванула вперед, а за ней последовал внушительный эскорт из теней и замковой стражи. Почти сразу же выехали следом еще две кареты — со служанками и камеристками, прихватившими с собой обширный гардероб.

А потом прочь из столицы потянулись милорды и лорды — налегке, оставляя дорогие сердцу безделушки, они бежали из Шеана в безопасные норки — собственные земли. К обеду опустели лавки на Рыночной площади, а через ворота потянулась цепочка пеших беглецов. Но уходило слишком мало — большинству бежать было некуда, а ужас возможной смерти от чумы страшил меньше, чем ужас реальной смерти от голода.

— Двадцать, — прошептал Дойлу на ухо отец Рикон, сообщая, что в бывший королевский склад доставлено уже двадцать человек с явными признаками болезни.

— Отец Рикон, — Дойл задержал его, когда святой отец уже собрался снова поспешить по делам, — подготовься к дороге.

— Милорд?

— Королева нуждается в помощи и защите. А главное, в них нуждается наследник. Король остается, как и я. Но наследник должен быть в безопасности.

Впервые за все время, что они были знакомы — а это больше пятнадцати лет, — на едва различимом в тени капюшона лице Рика проступило упрямое выражение несогласия.

— Милорд всегда прав и мудр, но милорд заблуждается, полагая, что может услать прочь своего покорного слугу, — проговорил он мягко.

— Милорд отдал тебе приказ.

Рикон неторопливо снял капюшон, открывая свое худое, длинное, с западающими щеками и глубоко посаженными глазами лицо. Плотно сжал губы.

— Я служил вашему отцу, милорд, когда вы еще не умели толком держать меч. И служу вам столько, сколько вас знаю, — от его обычной манеры говорить не осталось и следа. На смену вкрадчивости пришла жесткость. — И я не оставлю вас в лапах смерти из-за чьей-то прихоти.

«Прихоти короля», — хотел сказать он.

— Рикон! — Дойл не позволил ему договорить. — Я отдал приказ. И не прошу высказывать свое мнение. Завтра утром ты должен быть в монастыре, вместе с королевой. И беречь ее, как самое драгоценное сокровище.

Почти минуту Дойл был вынужден выдерживать тяжелый взгляд Рика, но в конце концов святой отец опустил голову, снова набросил капюшон и прошептал из-под него:

— Приказание милорда будет исполнено.

Дойл протянул ему руку, и Рикон запечатлел на ней холодный сухой поцелуй.

Когда к ночи Дойл вернулся в замок, он уже был пуст, не считая горстки слуг, которым некуда было идти, и короля, который неприкаянным духом метался по галерее и что-то пытался разглядеть в темноте ночного сада. Шаги Дойла он явно услышал издалека, потому что пошел навстречу и быстро спросил:

— Что теперь?

Для Дойла сумасшедшее оживление этого дня сменилось усталостью. Он тяжело оперся рукой о свод одной из арок и ответил:

— С рассветом все ворота города будут закрыты. Сейчас на всех выходах стоит стража и лекари. Тех, в ком находят хотя бы малейшие признаки болезни, не выпускают.