Я Кирпич - О'Санчес Страница 45

– Э, погоди! Ты чего – женского роду-племени?

– Какого скажешь! Женского. Нет, нет, я ошиблась. Нет! Только не убивай, я мужского! Салоп себе выращу, все как скажешь сделаю, пощади, о Великий!

Час от часу не легче. И нечисть оказалась бабой, и я великий. Лестью решил меня взять. Решила. Ни хренашеньки не понимаю в происходящем. Когда кончится этот странный дождь?..

– Чего, чего вырастишь?

– Нет! Прости! Я ошиблась! Не убивай. Я женского роду-племени! Все как ты сказал!

Женского, все-таки. И то хлеб, разобрались. А тварь-то… сама верещит, а сама так и норовит из руки выкрутиться, ишь, коготками в край ладони вцепилась!

– Будешь кусаться и царапаться – удушу! А башку оторву и выброшу!.. Вон туда, на ленту!

Лента, кстати говоря, голубоватится… голубится… – тьфу!.. – ближайший кусок ее довольно четко виднеется сквозь мутные хляби, по крайней мере, я различаю эту субстанцию, отсвечивающую голубоватым… даже чую, куда она дальше протянута… налево и направо… без конца и края… А между тем лупатая Букач мгновенно прислушалась к угрозе: птичьи лапки разжались, когтей не видно, клюв… хобот… что у неё там… пасть носатая приоткрылась и оттуда вместо осмысленной речи только испуганные хныки доносятся – наверное, им, эмоциям своим, она уже не хозяйка, Букач эта… Но дрожит меньше.

– Успокоилась? Отвечай словами.

– Да, о Великий!

– Царапаться, кусаться, обзываться не будешь?

– Нет, о Великий! Не убивай!

– Кто на меня нападал? Кто они? Которых я того… замесил. Отвечай!?

– Мары. Они всегда здесь крутятся, падаль собирают.

– Падаль? Не врубился что-то. Я, что ли, падаль для них?

И опять захныкало… захныкала эта клювастая дрянь… на жалость меня разводит:

– Не убивай, о Великий!

– Поменьше титулов! Отвечай же, сволочь, не то лопнет мое терпение!

– Я… я… я стараюсь!.. Кто ослаб – они тут как тут! Простых-то днем не жрут, те их и не видят! А я… это… ну… Нет, я не такая, просто с голодухи… Они меня тоже пытались…

– Тебя тоже хотели сожрать? Это когда ты к ленте прилипла? Не тормози, сволочь!

– Да! Да, когда прилипла. Когда ты меня спас и в воду бросил. Они бы меня съели. А ты спас! О, Великий!

«Но в сердце льстец всегда отыщет уголок!» Я еще со времен своего проживания на Сенной был весьма падок на лесть, да только очень уж скудна была моя жизнь на такие приманки… Никто и никогда не называл меня великим, мне даже в любви никто не признавался, разве что Женечка с Ленчиком… И гораздо, гораздо позже, когда я уже разумом проснулся. Но это они так, шутя, под постельное настроение, в виде поощрения за врученные им цветы и подарки… И Витька-мент с Сенной иногда говорил: «Ну, Кирпич, ну, ты велик не по-детски!..» – это когда приходил мой черед «проставляться», и я приносил из похода за бутылкой дагестанский «коньяк» вместо «журавлика». Принес, откупорил, пожал шквал аплодисментов – и забыли меня величальники… до следующей бутылки за мой счет… А здесь – мало того, что лестью обмазали, так еще и того… типа, реально спас я эту Букач от смерти… Может, не поздно бы её задавить? Отобрать у твари врученный подарок? Дескать, не фиг было кусаться и ворчать?.. Но жалко, все-таки. Да, и волшебными свойствами, небось, обладает, и наверняка знает чего-то там, что не вредно бы мне знать… Попробую сделать так, чтобы она, Букач эта, мне пригодилась. Вдруг вдвоем не так страшно будет?.. И Дэви – третья. Или отпустить на все четыре стороны?

– Ок, будем считать, что я велик в этой ситуации и свершил благородный великанский поступок. Тебе сейчас куда, кикимора болотная? А, Букач? Опять в воду забросить? Или в дождь? Смотри – какой дождь, почти тот же омут!

– Нет, о Великий! Я ослабла, выпил ты меня. Бросишь – как раз приклеюсь и пропаду.

– Надо же… я ее выпил!.. Это ты меня кусала, не я тебя. А как же тебя усилить? Я тебя не пил, понятно!? Что мне с тобой делать, где выпустить?

Засуетилась Букач, замельтешила хоботом, затрепетала прижатыми крылышками… или что у нее там… не рассмотреть как следует… И явственнее задрожала – я почувствовал это пальцами, обхватывающими это полупризрачное тельце…

– Не выпускай меня. Возьми к себе… – Проскрежетав сие, Букач, видимо, тоже почувствовала мое изумление и заторопилась продолжать. – Возьми к себе, о Великий, не то я пропаду, очень уж ослабла поедом чужим. Я отслужу! Ох, как я тебе отслужу! Вечно буду служить, без кова!

– Без чего? Без какого кова? Что это?

– Верная буду! Не губи, о Великий!

Тупой идет разговор. Во мне опять помаленечку проступило раздражение поверх любопытства, но вертеться на месте и крутить во все стороны головой я уже не забываю, потому что ощущение тревоги, унявшись несколько, по-прежнему живет и дышит, расслабиться мешает, за что ему отдельное превентивное спасибо… А дождь прекратился, словно бы тучи, его извергающие, мгновенно захлопнулись, закрылись на переучет. Туман остался, но поредел, стал похож на обычный летний питерский туманчик, сопровождающий каждую четвертую непогоду…

Кажется, я промок до самых трусов… Но, вроде бы – не «до нитки». То есть, если верить ощущениям тела, одежда моя впитала дождевой влаги намного меньше, нежели могла бы, чему я несказанно рад. На Васильевском, метрах в четырехстах от моей тамошней квартиры, на следующей нечетной Линии, стоит каменное пятиэтажное кольцо здоровенного дома с внутренним двором, а посреди этого двора скромненько раскинулся небольшой одноэтажный дом, в котором живет один из самых странных музеев Петербурга: «Музей дождя». Я бывал там дважды, и мне нравилось, а вот в третий – уже прицельно пойду, узнавать о разнице во влагоемкости дождевых осадков нашего города, в зависимости от… Но это потом когда-нибудь.

– А… где ты живешь? У тебя есть дом, логово какое-нибудь? Букач, ау! Тебя, кажется спрашиваю.

– Да, о Великий! То есть, нет, о Великий. Дом кикиморам положен, да еще домовым, да еще иной всякоте нечистой, прилюди мелкой, а я… так… привольная была… Да вишь, ослабла – тут и до беды недалеко… Не Она, так Мары высосут… На тебя остатняя надёжа, О Великий!

Скрежещет у меня в руке носатая красотка Букач – не пойми большой комар или говорящий скворец – а я уже понимаю верхним чутьем, что слово Она предназначено для голубоватой субстанции, которую я про себя именую Лентой, и произнесено это слово с большой буквы, типа, с Почтительным Ужасом!

– Ты, Букач, местами как-то не совсем по-русски говоришь, нарочито, не по-современному, словно лаптей наелась. И где я тебя помещу? Дома у себя? Так там у меня со свободным пространством не сказать чтобы густо. Опять же, посетители… разного пола у меня бывают… довольно впечатлительные, все как на подбор… И еще: как обихаживать тебя в быту?

– Я маленькая.

– Чем кормить, спрашиваю, куда на горшок водить? У меня ведь квартира в многоэтажке, не вилла, не дача…