Клад стервятника - Сергей Челяев Страница 45

Так что я направился прямиком в бурьян, старательно дыша и прикидывая, не сунуть ли в рот палец- другой.

Спустя минут десять, пока я отлеживался на свежем воздухе, дверь коттеджа отворилась, и оттуда появились Комбат с Гордеем. Похоже, сделка не состоялась: руки их были пусты, за спиною — ни рюкзака, ни котомки.

Они коротко, но оживленно что-то обсудили. Мне даже показалось, что под конец они всерьез заспорили. Меня они почему-то совсем не искали.

Потом Комбат словно бы в сердцах махнул рукой: мол, поступай как хочешь. Отвернулся и закурил. А Гордей вновь поднялся на крыльцо и исчез в доме.

Пора было и мне принять участие в обшем празднике жизни.

Я небрежной походкой — руки в брюки, взгляд независимый, как у шерифа штата Техас, — проковылял до двора и вопросительно глянул на Комбата.

— Не ходи туда, — посоветовал сталкер. — Это такая жила, меня самого чуть не стошнило. По-моему, Завал портится с каждым месяцем все сильней — тухнет от жадности и гниет, как старый гриб.

Спустя несколько минут из дома вышел Гордей. Лицо его было бледным, на шеках пятна нервического румянца.

— Иди теперь ты, — сказал он сталкеру. — Я его уже почти дожал — выбил семь процентов скидки. Твоя задача — десять, если, конечно, получится.

Комбат сначала сделал страдальческое лицо, но потом весь подобрался, как рысь перед прыжком, и отправился в дом.

Гордей вытер платком лицо, усмехнулся и покосился на меня.

— Ну, точно желудок! Я ему говорю: не нужно мне ни «кристаллов», ни «пустышек» твоих, ни «вывертов». Ты дай мне «лунный свет», уже настроенный в проти- вофазу, чтоб резонировал на пси-излучение как следует. Пару «гравей» из «воронки» посвежее, не позже месяца. И «каменный цветок» — он нам сейчас кровь из носу понадобится.

Я знал, что «каменный цветок» при ношении на поясе здорово поднимает иммунитет к гравитационным аномалиям. Это и «воронка», и та же «карусель», не говоря уже о «трамплине». Но я также знал, что «цветок» стоит немалых денег. А у меня их совсем нет.

— Но один я у него все ж таки выцыганил. По о-очень сдельной цене!

Гордей осторожно вынул из кармана коробочку, очень похожую на те, что используют в качестве футляров в ювелирных магазинчиках. Только поверхность коробочки была дополнительно залита полимерной пленкой.

— Вот он, родимый, — ласково произнес Гордей. — Наша палочка-выручалочка, если что.

После чего поднял коробочку к уху и слегка потряс.

— Ты что, сдуре-е-ел? — заорал я, готовый в любую минуту дать тягу. — Он же сейчас среагирует!

— Не боись, дружище. Я его пока что деактивировал, — довольно усмехаясь, ответил ученый. — Палочка — она вот тут.

Он слегка постучал ногтем по коробочке.

— А выручалочка-то она — вот где!

И он постучал меня по лбу.

Думаете, меня это успокоило? Черта с два.

Я вновь сунул руки в карманы и прогулочным шагом направился вокруг дома. На заднем дворе стоял садовый столик с парой плетеных стульев из ротанга. На них были свалены стопки книг — то ли для просушки, то ли приготовлены на выкидку. А сверху, на старинном пособии по ядерной и химзащите во время атомной войны, сплошь испещренном библиотечными штампами городской библиотеки г. Припяти номер 12 и межбиблиотечного коллектора, я увидел портрет.

Из-под треснувшего стекла маленькой рамки на меня смотрел вечный студент в белоснежной сорочке, галстуке — у нас в школе такие называли «кал-стук» — и характерных очках, заставляющих задуматься о Гарри Поттере и возможных корнях его российской родословной. Не хватало только трещины в одной линзе.

Я некоторое время разглядывал портрет, не понимая, что же меня в нем так привлекло. И вдруг понял: дело не в портрете и даже не в знакомых очках. Рамка портрета была черной. Это было траурное фото.

Видимо, оно долго висело где-нибудь в гостиной, на почетном месте или вместо иконы, пока не стало мозолить глаза своим вечным укором, с каким всегда глядят родные мертвецы на нашу неустроенную и расхристанную жизнь.

Интересно, что у Завала там теперь вместо Лодочника — я не сомневался, кто изображен в траурной рамке, хотя никогда не видел бывшего хозяина коттеджа в лицо. Быть может, потайной сейф, замаскированный какой-нибудь репродукцией или чеканкой.

Хотя я на месте Завала оставил бы фото Лодочника на месте. Кто еще на свете хранит нас так, как бывшая родня, знающая доподлинно все наши секреты?

— Чур меня, Лодочник, — прошептал я. — Чур…

Положил на место портрет и пошел в дом. Из-за неплотно прикрытой двери доносилась оживленная перебранка. Но, судя по дуэту, зычная глотка Комбата понемногу брала верх над дребезжащим, надтреснутым тенорком нового русско-украинского Буратино. И поделом тому.

Прошел еще час, и мы принялись складывать амуницию. Комбат все-таки нашел убедительные доводы и, похоже, открыл у Завала неплохой кредит.

— Пришлось все-таки Косте звякнуть. Зато тринадцать с половиной, — шепнул он просиявшему Гордею. — С тебя магарыч, Гордеич.

— Запиши пока что на счет Трубача, — посоветовал очкарик.

Это была самая грустная шутка из всех, что только прозвучали за сегодняшний безумный, безумный, безумный день.