Ангел Господень - Борис Чурин Страница 45

— Сказала все как есть: ухожу жить к любимому мужчине.

— А они?

— Они, естественно, стали о тебе расспрашивать. А мне и рассказать нечего. Я ведь о тебе почти ничего не знаю, — Оля дотронулась до руки Лунева, — расскажи мне о себе.

— Чего же рассказывать? — смутился Сергей Михайлович.

— Что-нибудь. Ты же столько пережил! Через всю войну прошел! Рану я у тебя на груди видела. Вот и расскажи, как тебя ранило.

Лунев посмотрел на Олю усталым, старческим взглядом.

— Не люблю я фронтовые годы вспоминать. Тяжело это. Больно, — он вздохнул и махнул рукой, — ну уж коли ты просишь, ладно, расскажу.

Это в сентябре сорок третьего случилось, на Украине. Я тогда в разведке служил. Как-то вечером вызывает к себе ротный меня, Сашку Рыженко и Семена… — Лунев почесал затылок, — надо же! Фамилию забыл. Ну, неважно. Вызывает, стало быть, нас троих и дает задание. Нужно ночью по болоту перейти линию фронта и лесом дойти до деревни Галушки. Там, по данным авиационной разведки, немцы аэродром разместили. Однако у командования есть сомнения: действительно ли это аэродром или обман, фикция, для прикрытия настоящего объекта. Чтобы ответить на этот вопрос, нас троих и посылали за линию фронта. Меня старшим назначили.

Вышли мы из расположения части темной ночью. Дождь накрапывал. С одной стороны, хорошо: от немцев легче скрыться. А с другой, плохо: проход через болото отыскать сложно. Я это болото хорошо знал. Не раз через него проходил. Но днем, а вот ночью впервые довелось. Иду первым. Можно сказать, на ощупь. Легой дно проверяю. За мной Сашка Рыженко следует, а последним Семен шел. Идем мы, идем… Вдруг слышу: вскрикнул у меня кто-то за спиной. Коротко так, будто охнул. Обернулся, вглядываюсь в темноту — вроде кто-то маячит. Окликнул тихонько (шуметь-то нельзя) — Сашка отозвался. Я к нему подошел, спрашиваю: в чем дело? А он отвечает: Семен пропал. Пошли мы назад, Семена искать. Ходили, бродили, но так и не нашли. Видимо, оступился в темноте Семен. Утонул в болоте.

Двинулись мы дальше вдвоем. Миновали болото, пошли лесом. Всю ночь шли. К утру вышли к Галушкам. Тут отдохнули часок и стали подбираться к аэродрому. Добрались до места, откуда аэродром был виден как на ладони. Начали наблюдать, и вскоре ясно нам стало, что никакой это не аэродром. Вместо самолетов, муляжи фанерные под сеткой стоят. Настоящие самолеты садились там пару раз. Но, скорее, для отвода глаз. Постоят с четверть часа и улетают.

Мы с Сашкой уже думали возвращаться, как вдруг из-за тучки солнце выглянуло. Тут немец, что на сторожевой вышке стоял, видимо, и поймал «солнечного зайчика» от наших биноклей. Дал он по нам очередь из автомата и тревогу поднял. Мы, где ползком, где бегом, стали уносить ноги. Но немцы, тоже не дураки, пустили по нашему следу собак. Мы тогда к ручью повернули. Думали, по воде бежать, чтобы следов не оставлять. Однако чтобы до ручья добраться, пришлось несколько десятков метров по открытой местности бежать. Тут немцы нас огнем и накрыли.

Сашка впереди меня на пару шагов бежал. Когда первые выстрелы грохнули, он, вроде как, споткнулся, упал. Я к нему подскочил, хотел помочь подняться. Гляжу, а у него в затылке дырка. Только я распрямился, чтобы дальше бежать, тут меня что-то в грудь, под сердце как шарахнет. В глазах потемнело. В голове гудит так, будто в колокол рядом со мной ударили. Упал я на спину и все, словно в колодец бездонный провалился…

Очнулся от того, что дышать мне стало трудно. На грудь словно камень пудовый положили. Открыл глаза, ничего не вижу. Темень сплошная. Попробовал левой рукой шевельнуть. Не могу — придавлена она чем-то. Попробовал правой. Она, вроде, посвободней оказалась. Стал я правой рукой вокруг себя щупать и обнаружил, что сбоку от меня земля, подо мной земля, а сверху на мне тело чье-то лежит. Оно, тело это, спасло меня. Закрыло лицо и не дало земле нос забить.

Принялся я из всех сил раскачиваться, пытаться руки освободить. Бесполезно. Только уши землей забил и дышать стало труднее. Видимо, воздуху мне уже не хватало. И тут меня такой ужас обуял, что я разум потерял. Стал орать, биться в истерике, тело того, кто на мне лежал, зубами рвать. Все это меня последних сил лишило. Чувствую: сознание теряю. Всякая всячина мерещиться стала: будто земля вокруг меня зашевелилась, а мертвое тело, что на мне лежало, поднялось и ушло куда-то. Открыл я глаза, вижу: луна на черном небе, звезды, а рядом со мной старик с длинной бородой на коленях стоит. Ладонями до моей раны слегка дотрагивается и шепчет что-то. А я при этом чувствую, как жизнь ко мне возвращается. Дышать легче становится и боль уходит. Огляделся я. Смотрю: рядом могила разрытая, а на ее краю Сашка Рыженко с прострелянной головой лежит.

Минуты три старик надо мной колдовал. Потом поднялся с колен, указал мне рукой в темноту и говорит:

— Тебе туда.

Сам повернулся и в другую сторону пошел. Рубаха на нем белая, длинная, кожаным пояском подвязана, как у Льва Толстого…

Сергей Михайлович вздрогнул и застыл с открытым ртом. Его широко открытые глаза уставились в одну точку.

— Что? — Оля коснулась руки Лунева, — что случилось?

— Лев Толстой… — словно в бреду прохрипел тот.

— Что, Лев Толстой?

Сергей Михайлович перевел взгляд на девушку.

— Я этого старика видел совсем недавно. Когда тебя провожал до общежития, а еще раньше на озере.

— Ты обознался, — махнула рукой Ольга, — с тех пор тридцать лет прошло. Старик, который тебя спас, умер давно.

— Да, пожалуй, ты права, — вздохнул Сергей Михайлович, — однако, странно: та же фигура, то же лицо, а главное, те же глаза. Голубые, бездонные. И смотрят так, словно насквозь тебя просвечивают.

— Конечно, обознался, — Оля встала из-за стола и принялась доставать из шкафа посуду для чая.