Робин Гуд с оптическим прицелом. Снайпер-"попаданец" - Борис Орлов Страница 45

Про Робина Гуда это я сам придумал! А что? У меня уже даже монах появился, почти как тот, настоящий Тук. Ну, пьянь, как минимум, такая же! А все остальное — так даже лучше! Вот только окружали Робина люди куда как интереснее, чем… Опа! Ты глянь!..

Ворота манора медленно открылись, и к нам двинулась весьма странная процессия. Впереди шагал явно священник в развевающейся рясе, худющий — не толще креста, который он нес в руках, точно замполит — полковое знамя. За ним семенила женщина лет эдак… кой черт! Понятия не имею, сколько ей лет! Вот Марион — не та, что лять, а та, что бывшая подружка моего покойного «папаши»! Выглядит на сорок, мозгов — на пять, а на самом деле ей — двадцать семь! Так что передовая тетка была в возрасте от двадцати пяти до пятидесяти пяти, включительно. Следом шли две женщины, полностью закутанные в плащи, с лицами, скрытыми капюшонами. Еще дальше тяжело шагал старик, опиравшийся на длинный резной посох. И замыкали всю эту гоп-компанию пятеро девчонок в крестьянских платьях, по виду — служанки. Они, надрываясь, тащили на носилках кого-то или что-то, по виду — очень тяжелое, накрытое полотном. У ворот стояли воины — десятка полтора — и внимательно смотрели, что будет дальше.

Подойдя ко мне, процессия встала, как вкопанная. Повисла пауза, а потом священник, взмахнул своим крестом, как рыбак острогой, и возопил:

— Изыди!

— Чего?

— Изыди!

— Куда?

— Изыди, нечестивец!

— A-а, так ты в этом смысле? Святой отец, — я обернулся к Туку, — вот тут просят изойти. Как ты считаешь: исходить или ну его?

Отец Тук подошел поближе и неожиданно пихнул «крестоносца» своим внушительным животом так, что тот с трудом устоял на ногах:

— Сам изыди, брат мой во Христе!

Худой священник очумело уставился на нашего толстяка, а затем с криком «Исчадие диавола!» попытался стукнуть его своим крестом. Результат был вполне предсказуем: фриар Тук отобрал у доходяги крест, а самого дистрофика несильно, чуть ли не дружески пихнул в грудь. Но доходяге и этого хватило с избытком. Издав нечленораздельный вопль, он отлетел и шлепнулся на тощую задницу прямо под ноги служанкам.

От неожиданности те уронили свою ношу, и с накренившихся носилок с шумом и матом рухнуло тяжеленное тулово, которое, впрочем, тут же заворочалось и с трудом встало, утвердившись на двух ногах.

— Ты кто?

Тулово зыркнуло на меня яростным взором и в свою очередь поинтересовалось:

— А ты кто?

— Ну, допустим, Робин Гуд…

— И что тебе надо от моего манора, грязный разбойник? Что я тебе сделал, что ты уже второй раз осаждаешь меня? Я не враждовал ни с тобой, ни с твоим отцом…

— Неужели? Ты хочешь сказать, что ни ты, ни твои люди не принимали участия в том бою, когда был предательски захвачен и подло убит мой брат, Робер? И никто из твоих людей не помогал червиву захватить Джильбера Хэба, который заботился обо мне как о родном сыне? — Судя по реакции на мои вопросы, я угадал, и потому, не став дальше развивать эту тему, перешел к следующему вопросу: — Тебя звать-то как, терпила?

— Я — сёр Стефен Сайлс, а ты кто та… — тут он вдруг замер, схватился за сердце и вылупился на флаг Красного Креста.

— А чего ты не сам шел, как я требовал, а тебя несли?

— А… ва-ва… ик…

Исчерпывающее объяснение. Ранен, что ли?

Сёр Стефен икнул еще раз и закивал с такой частотой, что я испугался, не оторвется ли у него голова?

— И сильно ранен? В смысле — куда?

Чтой-то на этого сёра ступор напал. Говорить не может, уперся взглядом во флаг Красного Креста и стоит, болезный, только взмыкивает… Однако на мой вопрос все же ответил: показал рукой на себе. Понятно… Попала бы стрела на пару пальцев пониже — отбегался бы сёр Стефен. Кирдык…

— Ладно, — я махнул рукой стоявшим поблизости бойцам. — Парни! А ну-ка, взяли этого сёра и к лекарям. И смотрите у меня: без мародерства и грубостей! Пока.

Нет, все-таки своих парней я выдрессировал по полной! Может, кто-то из них и имеет на сёра зуб, но мои приказы выполняются беспрекословно и моментально. Скрестили копья, как на тренировке усадили раненого, и помчались чуть не галопом к лепилам, при этом аккуратно придерживая транспортируемого, дабы не свалился. Так, ну-с, с этим вопрос решен. Теперь с семейством его поговорим…

Я подошел к тетке, которая тоже вылупилась на флаг медсанбата и застыла вместе со своими дочерьми.

— Мадам, — она вздрогнула и повернулась ко мне. — Мне очень неудобно отвлекать вас, но…

— Цацки сымай, — закончил мою мысль мой беспутный замполит Тук. — И платье тоже сымай. Да не боись, — добавил он, успокаивая пленницу, — никто ни на тебя, ни на дочек твоих толстомясых не полезет. Командир, — широкий жест толстой ладони в мою сторону чуть не сбил меня с ног, — командир велел, чтоб без согласия не трогали. Только добровольно…

Точно зачарованная, тетка сняла с себя ожерелье, вынула из ушей серьги… И вдруг рухнула передо мной на колени:

— Ваша светлость! Прикажите вашим людям не позорить нас!

— Но, мадам, мне кажется, аббат уже объяснил, что ущерба ваша честь не понесет…

— Ежели сами не захотят — никто не тронет, — подтвердил святой отец.

Женщина смотрит на меня непонимающе, потом до нее доходит смысл сказанного, и она принимается кричать еще пуще, что раздевать благородных дам донага прилюдно непозволительно даже королю, что так поступают только с ведьмами и т. д., и т. п. При этом она использует такие аргументы, что становится исключительно похожа как раз на ту самую ведьму, которую и положено раздевать.

— Мадам, да с чего вы взяли, что вас намереваются раздевать донага? Я такого непотребства допускать не собираюсь…

— В рубашках от нас уйдете, — снова вклинивается святой папаша. — Аки младенчики после крещения святого — чистые и невинные…

Может, это было и не самое лучшее ободрение для обалдевших от ужаса женщин, но, как ни странно, они успокоились. Спокойно отдали свои дорогущие одежды, спокойно взяли взамен какое-то невообразимое тряпье, предоставленное им сердобольными крестьянами, и совершенно спокойно приняли известие, что их служанки не собираются идти с ними. Девицы сообразили, что им значительно выгоднее остаться в отряде — по крайней мере, не придется сразу же отдавать свои платья своим хозяйкам.

В этот момент из медсанбата приковылял сам сёр Сайлс, аккуратно перевязанный и тоже уже «переодетый». Не знаю, где мои орлы отыскали эту дерюгу, в которую он был завернут, но впечатление было неслабым. Настолько неслабым, что невольно я расхохотался.

— Не смейтесь надо мной, ваша светлость! — сёр Стефен гордо выпрямился. — Помните, что военное счастье переменчиво…

— Да ладно, ладно, сёр, не парься. И очень уж не переживай: голова у тебя осталась, руки-ноги — целы, наживешь еще и манор, и добро. Только душевно тебя прошу: помни о том, что твои крестьяне — такие же люди, как и ты.