И явилось новое солнце - Джин Вулф Страница 45

Не успел я разглядеть их толком, как мы остановились перед огромными дверями, формой напоминавшими двери, через которые Афета провела нас с Гунни на Йесоде около стражи назад. На эти, однако, мне не понадобилось налегать плечом – они распахнулись сами собой медленно и многозначительно, открыв длинную галерею мраморных сводов – каждый высотой по меньшей мере в сотню кубитов, – откуда лился свет, который не увидишь ни в одном мире, парящем вокруг звезды, свет попеременно серебряный, золотой и берилловый, искрившийся так, будто сам воздух был обогащен драгоценными камнями.

Гунни и оставшиеся матросы отпрянули в страхе, и иеродулам пришлось заводить их в эти двери при помощи понуканий и даже толчков; я же вошел внутрь весьма охотно, решив, что за годы пребывания на Троне Феникса научился распознавать пышность и великолепие, которыми мы, правители, пугаем простой невежественный народ.

Двери с грохотом захлопнулись за нами. Я притянул Гунни к себе и в самых убедительных на тот момент выражениях принялся доказывать, что бояться нечего, то есть, по-моему, риск отсутствует или по крайней мере минимален, а в случае возникновения малейшей опасности я приложу все усилия, чтобы защитить ее. Подслушав мои увещевания, матрос, который метнул нам линь, один из немногих оставшихся с нами, заметил:

– Большинство тех, что приходят сюда, не возвращаются. Это жилище шкипера.

Сам он не выглядел напуганным, и я сказал ему об этом.

– Я плыву по течению. Надо помнить, что большинство попадают сюда в наказание. Как-то раз или даже дважды она поощрила здесь кое-кого перед его товарищами. Они, по-моему, вернулись. Если тебе нечего скрывать, становишься храбрее, чем от самогонки, вот увидишь. Так-то можно плыть по течению.

– У тебя славная философия, – сказал я.

– Не знаю другой, которой было бы так же легко держаться.

– Меня зовут Северьян. – Я протянул ему руку.

– Гримкельд.

У меня большие руки, но ладонь, сжавшая мою, была еще больше и казалась твердой как дерево. Мгновение мы мерились силой.

Пока мы шли, топот наших ног превратился в торжественную музыку, в которую вступили инструменты, не похожие ни на трубы, ни на офиклеиды, ни на какие-либо другие известные мне. Когда мы разжали руки, эта странная музыка достигла кульминации; золотые голоса незримыми устами рассказывали о нас друг другу.

Через миг все смолкло. Внезапно, точно тень птицы, но нависая над нами, как зеленые сосны над некрополем, появилась крылатая фигура великанши.

Все иеродулы тут же поклонились, а спустя мгновение их примеру последовали мы с Гунни. Матросы, пришедшие с нами, также выразили покорность, стянув шапки, склонив головы и коснувшись костяшками пальцев лбов или отреагировав еще менее изящно, но даже с большей готовностью.

Гримкельда защищала от страха его философия, меня же – моя память. Цадкиэль, несомненно, был капитаном этого корабля во время моего предыдущего путешествия. Разумеется, Цадкиэль командовал кораблем и теперь, а на Йесоде я научился не бояться его. Но в этот миг я взглянул в глаза великанши, увидел зрачки, покрывавшие ее крылья, и понял, что я глупец.

– Среди вас есть великий человек, – сказала она, и голос ее прозвучал, словно музыка тысячи кифар или как рык смилодона – кошки, что охотится на наших быков с той же легкостью, с какой волки таскают овец. – Пусть он выйдет вперед.

Ни разу в своих прежних жизнях мне не приходилось повиноваться с такой неохотой, и все же я шагнул вперед, как она велела. Она подняла меня в чаше своих ладоней, будто новорожденного щенка. Дыхание ее оказалось ветром Йесода, который я уже не чаял вдохнуть снова.

– Откуда же черпают столько силы? – это был всего лишь шепот, но мне показалось, что он сотряс весь остов корабля.

– От тебя, Цадкиэль, – сказал я. – В иное время я был твоим рабом.

– Расскажи мне.

Я попытался и обнаружил, сам не знаю как, что каждое мое слово несет значение десяти тысяч, ибо, когда я произнес «Урс», вместе с этим словом появились континенты, моря, все острова, темно-синее небо, озаренное славой Старого Солнца, правящего посреди своей звездной свиты. После сотни подобных слов она знала о нашей истории больше, чем я мог себе помыслить; а я, сам того не ведая, дошел до места, когда мы с Отцом Иниром обнялись и я поднялся по трапу на судно иеродулов, которое должно было доставить меня на корабль иерограммата, корабль Цадкиэль. Еще сотня слов, и все, что случилось со мной на борту и на Йесоде, встало, сверкая, в воздухе между нами.

– Ты подвергся испытаниям, – сказала она. – Если хочешь, я могу дать тебе то, что заставит тебя забыть их все. Но ты все равно доставишь Новое Солнце своему миру, одним лишь чутьем.

Я покачал головой:

– Не хочу забывать, о Цадкиэль. Я слишком часто хвалился, что ничего не забываю, и забвение – которое случалось со мной раз или два – кажется мне чем-то сродни смерти.

– Скажи лучше, что смерть – это память. Но даже смерть может быть доброй, как открылось тебе на озере. Хочешь, я поставлю тебя на пол?

– Я твой раб, как уже признался. Твоя воля – моя воля.

– А если бы я пожелала уронить тебя?

– Тогда твой раб все же будет бороться за жизнь, чтобы мог жить Урс.

Она улыбнулась и развела руки:

– Ты уже забыл, как легко здесь падать!

И действительно, на миг я ощутил испуг; на Урсе, упав с кровати, я подвергся бы большему риску. Здесь же я легко, как перышко, опустился на пол каюты Цадкиэль.

И все же прошло несколько мгновений, пока я опомнился настолько, чтобы заметить, что все остальные исчезли и я стою один. Цадкиэль, видимо проследив за моим взглядом, прошептала:

– Я отослала их. Человек, который спас тебя, будет вознагражден, равно как и женщина, сражавшаяся на твоей стороне, когда остальные готовы были убить тебя. Но вряд ли ты увидишь их снова.

Она потянулась ко мне правой рукой, пока кончики ее пальцев не коснулись пола прямо передо мной.

– Целесообразно, – сказала она, – если мой экипаж и впредь будет считать меня большой и не догадываться, как часто я появляюсь среди них. Но ты знаешь обо мне слишком много, чтобы обманывать тебя подобным образом, и заслуживаешь слишком многого, чтобы вообще быть обманутым. Сейчас будет удобнее, если мы сравняемся в росте.

Я едва расслышал последние слова. То, что произошло в следующий миг, захватило все мое внимание. Верхняя костяшка ее указательного пальца превратилась в лицо, и это было лицо Цадкиэль. Ноготь расщепился раз, потом еще раз, затем разделились первый и второй суставы, так что нижняя костяшка стала ее коленями. Палец шагнул прочь из руки, подняв свои собственные руки и развернув усыпанные глазами крылья, а великанша за ним исчезла, словно погашенное пламя.