Мотылек и Ветер - Ксения Татьмянина Страница 45

И у младшей Алины они были. Ей исполнилось тридцать пять, только братья и сестры все равно смотрели на нее как на вечную мелкую, глупую и единственную, кого мать любила из своих детей. Оставила при себе, опекала, не позволяла ни с кем встречаться, иметь свое мнение и желания, образование и свою семью. «Комнатная собачка», прислуга, рожденная для себя, последыш, сиделка. Старшим не объяснить, что это тоже жестокость, только другого рода. Ослеплены все, и каждый справедливо бьет в грудь кулаком:

— Такой матери я ничего не должен!

Алина сидела с отрешенным взглядом, понимая, что помощи не будет, и это окончательный приговор. Ей. Теперь из этой квартиры она не сможет вырваться даже на работу в цветочный магазинчик, где она спасалась и хоть немного жила своей жизнью последние десять лет. Придется уволиться, ухаживать за матерью и тянуть на пособие по уходу за больным. К плену дочернего долга еще и нищета. Помощи от старших не будет.

— А если б тогда все пошло не так…

Я произнесла первую строчку из тетрадки стихов. Алина завела ее в подростковом возрасте, начав писать стихи из-за безответной и тайной любви к мальчику во дворе.

— Всего один день пережить по-иному,

И не было б в жизни моей излома.

Дорога Судьбы поменяла знак.

Ах, если б тогда все пошло не так…

У Алины был такой день. Давно. Она скопила денег за первый год работы, тайком просматривала объявления и готовилась съехать. Жить отдельно. Решиться на самостоятельную, взрослую жизнь! Но мать, едва услышала, как рухнула на пол, прямо где стояла — на кухне. Скорая, врачи, и шантаж — «оставишь меня, я выброшусь из окна».

Не стоило поддаваться. Не стоило верить манипуляции. Ее грань — настоять на своем или окончательно сдаться, утратив себя, была в прошлом. Не сейчас…

Не сейчас? Тринадцать лет назад!? Господи, но что же я здесь делаю именно в эту минуту, когда так поздно? Неужели сбои стали работать с вывертом, опять, только теперь в иную сторону времени — с огромным опозданием…

Я произнесла стих Алины вслух, потому что слова сами слетели с языка. Так диктовал закон вызовов, с погружениями и поддиктовкой нужных в этот момент фраз. Только ничего не понятно. Мне не понятно — как строчки могут повлиять хоть на что-то? Ее жизнь обречена еще на долгие годы обслуживать женщину, которая не может ходить, есть, и контролировать свои естественные позывы.

— Это не ошибка. Значит, так было нужно.

— Ты… мне?

Ушам не поверила, и глазам. Алина чуть повернула голову, обращаясь себе за спину, туда, где я и стояла. Едва заметно кивнула.

— Никакой ошибки! — Подтвердил ее брат, грузный и уже седой мужчина в кресле, поняв по-своему. — И это тебе нужно все взять на себя. Свободная, молодая, на тебе ни кредитов, ни детей. Решено!

— Я слышала о пограничниках… один уже приходил ко мне в день, когда я не смогла решиться. Он сказал нужные слова но я его видела и слышала, а заодно и понимала, что должна сделать выбор сама. — Алина шепнула, понизив голос, но у старших и так возобновились переговоры о том, кому тяжелее, и никто не слушал. — Иногда солнечная дорога приводит в тупик, а та, что в грозах — к будущему. Я выбрала свою судьбу сама. Ты же чувствуешь мою жизнь?

— Да, — безвольно и с изумлением ответила я.

В самом деле. Слои посторонних и многолетних событий рассеялись, и что-то ясное проявилось в моем сознание. Осталась «видимой» только Алина и понимание, — она знает и чувствует больше обычных людей, она причастна к миру границ, пространств, старост и наследников, знает нас, рядовых бегунов и спасателей…

— Ты кто?

— Никто. Не гадай. Тот пограничник принял мое решение и сказал, что однажды…

Женщина обернулась на меня совсем и грустно улыбнулась. Глаза у нее были, как у мученицы, которая добровольно принесла себя в жертву, пошла на заклание, а теперь с торжеством воскресла:

— Позади услышишь шелест, — то цветок,

Голубой на белом фоне завиток.

В этот миг твоя судьба сплетает нить:

Перемены и свобода, счастью — быть.

Оглядев меня с ног до головы, чуть громче воскликнула:

— А ведь и впрямь, позади тебя светится белым стена коридора, а твой голубой шарф обвил голову, шею и спадает с плеча на грудь по дуге. Завитком. Как твое имя?

— Ирис… Шелест…

— Все будет хорошо, Ирис Шелест. И со мной, и с тобой. Беги, здесь уже все решено.

Со звоном в ушах, в полуоцепенении от ее слов, я послушно шагнула назад, — спиной, попятившись из комнаты. Два, три, и увидела, как Алина отвернулась, поднялась с места и обратилась к родным:

— Я не прошу вас помочь матери. Я прошу помочь мне. Мне нужна ваша поддержка.

Я преодолела короткое расстояние до входной двери, вышла, и в подъезде почувствовала, как отпустил вызов. Вышла во двор и, прежде чем куда-то идти, села на лавку. Кому рассказать? Кто объяснит? Август, до которого не добраться, или загадочный Юль в дрейфующих корабликах?

— Юргену, Катарине, Роберту, старосте, Герману… у меня есть друзья, у меня есть мой близкий и любящий Юрка. Я справлюсь. Я разгадаю. Дедушка…

Я вскинула голову, посмотрев на потемневшее осеннее небо и глубоко вдохнула, потом выдохнула:

— Дедушка, ты рад, что я не одна? Ты же так хотел, чтобы я была счастлива, и это ты всегда называл меня эльфом… верил в меня. Если Василек с тобой, на небе, поцелуй малыша. Я о вас помню. Я о вас думаю. И очень люблю!

Небо ничем не ответило. Тишина во всем дворе была такая, словно никто в квартирах дома не жил. Одни огоньки окон, но звуков нет. Кроны шумели от ветерка, и листья…

— Ше-лес-тят… Юль Вереск знает будущее. Он не только лезет в прошлое, исправляя чужие судьбы одиночек, приходя на их давние-давние грани. Господин Судьба, с немытой головой, уже в курсе, что я выйду замуж за Юргена! Он знает, что я — Ирис Шелест!