Пепел острога - Сергей Самаров Страница 45

Волкодлачка, прогибаясь передними лапами и слегка облезлым, как у всех настоящих волков летом, хвостом пошевеливая, отступила, когда сотник встал перед раненым на одно колено, но далеко не ушла, наблюдая за происходящим, словно понимала, что сейчас произойдет.

– Есть чем кольчугу разрезать? Клещи, еще что-то… – обернулся сотник к воям.

Кузнечные инструменты никто с собой в походе, конечно, не возил. Был только молоток и гвозди, чтобы подбить подкову коню, а лоси совсем обходились без подков, у них копыта и без того широкие и крепкие, не стирались долго. Да и вообще воинам свойственно больше оружием работать, чем кузнечными инструментами.

– На погорелой кузне, если поискать… Сгонять коня?

Это заняло бы слишком много времени. Искать инструменты придется, но позже. Да и вполне можно было обойтись без инструментов.

– Долго… – кто-то ответил за сотника.

– Ладно… Так попробую… Солнце не загораживайте… Солнце – жизнь… – Овсень сделал рукой торопливый знак, и вои с одной стороны быстро расступились, чуть не в сторону шарахнулись. – Я же велел раненых искать. И допросить… Отойдите все… Не мешайте…

Рядом с молодым десятником остались только сам сотник, девять стрельцов, переживающих за своего десятника, и волкодлачка, непонятно суетящаяся, заходящая то с одной стороны, то с другой, и этими движениями словно бы торопящая сотника.

Овсень полез к себе под кольчугу и вытащил висящий на шейном шнурке меховой мешочек, из этого мешочка бережно достал беловато-желтый полупрозрачный камень. И напряг память, вспоминая, чему жена его учила. Память Овсеня не подвела, хотя сам он до этого ни разу заговорным снадобьем жены не пользовался. Вздохнув, сотник начал медленно водить камнем над раной, а потом тихо и проникновенно, сам чувствуя и ощущая все сказанное, зашептал и слова заговора:

На море на Окияне, на острове Буяне

Лежит бел-горюч камень Алатырь.

На том камне стоит стол престольный,

На столе сидит красна-девица,

Швея мастерица, заря-заряница,

Держит иглу булатную,

Вдевает нитку рудо-желтую,

Зашивает рану кровавую.

Нитка оборвись – кровь запекись!

Нитка оборвись – кровь запекись!

Кровь запекись!

Бел-горюч камень Алатырь —

Всем камням в мире отец.

Из-под камушка, с-под Алатыря

Потекли реки, реки быстрые

Средь лесов, полей,

По земле по всей,

Всему миру на пропитание,

Всему миру на исцеление.

Ты, струя, не струись, —

Кровь-руда, запекись!

Кровь-руда, запекись!

Кровь-руда, запекись!..

Заклинание было длинным, и многие его части многократно повторялись. И хотя читать его полагалось скороговоркой, все же слова тянулись, как нити, от сердца Овсеня, и из руки с камнем, кажется, перетекали в рану. Вроде бы и дело для воина не сложное, но по лбу сотника градом струился пот, заливал глаза, и самому ему казалось, что руки наливаются болезненной тяжестью и еле-еле над раной шевелятся, словно совсем не осталось в них силы. Более того, у Овсеня было ясное ощущение, что из его рук через камень не что-то другое, а именно его немереная сила перетекает к раненому, подкрепляя его истощившиеся силы и давая возможность молодому телу бороться с болью и с таким тяжелым, почти смертельным ранением.

Закончив, Овсень медленно, с натугой, словно невероятно тяжелую вещь, отнял маленький камень от раны, глянул и сам удивился больше других, увидев, что кровь почти полностью остановилась. Молчали изумленные стрельцы, уже приготовившиеся расстаться со своим молодым десятником. И только волкодлачка, словно в благодарность, лизала руку, все еще зажимающую в пальцах Алатырь [71].

А сам Велемир вдруг вздохнул глубоко, с хрипом, а потом закрыл глаза, то ли потеряв сознание, то ли уснув, но теперь дышал ровно, почти безмятежно. Наверное, сказался упадок сил, и десятник не мог больше сопротивляться ранению сознательно, однако после сильного заговора организм уже сам мог справиться, и он справлялся, заставив разум отдыхать.

От сквозного ранения в грудь в районе сердца обычно умирают быстро, если не гибнут сразу, как случается чаще всего. Если сразу не погибли, какое-то еще время остаются в ясном сознании. Но бессознательное состояние никогда не переходит в сон, если человеку не суждено выжить. Сам Овсень ни разу еще не видел, чтобы люди с таким ранением потом встали на ноги. Не видел даже, чтобы они засыпали. А Велемир явно не сознание потерял, а именно уснул, и уснул, умиротворенный после заговора. О добром сне говорила и синеватая жилка, пульсирующая у него на горле с левой стороны. Если жилка пульсирует, значит, жизнь в теле держится – это известно всем. Глядя на эту жилку, Овсень вздохнул с облегчением.

– Отнесите его… – хотел сказать сотник, но вдруг вспомнил, что и нести-то десятника, по сути дела, некуда. От Куделькиного острога ни одного дома не осталось. – Нет… Не трогайте… Шалаш сделайте и в шалаш положите. Нет… Прямо над ним шалаш сделайте, чтобы не шевелить… Пусть спит… Не тревожьте… Что там с пленными? Есть пленные? Что говорят?

* * *

Славянские сложные луки, конечно, хороши в бою, и нет против них ни спасения, ни оружия защиты. Но вот когда существует необходимость добыть пленных, раненых они слишком мало оставляют, потому как удар стрелы настолько сильный, что с близкого расстояния его ни одна броня не выдержит, даже булатная, и из пробитой груди после удачного выстрела часто торчит только оперение. А близкое расстояние для стрельца – это когда можно не брать в учет тяжесть самой стрелы и ее кованого и закаленного четырехгранного наконечника [72], то есть стрелять прямо туда, куда хочешь попасть. А это приблизительно сотня шагов нормального человека. С такой, и даже более короткой дистанции и поражали урман стрельцы десятника Велемира, и рассчитывать на наличие легкораненых было возможным только при неточном выстреле, чего стрельцы себе, конечно же, не позволяли. Стрелы пробивали не только щиты и кольчуги, но и крепкие кованые шлемы, когда попадали в головы, не говоря уже о шлемах кожаных, которых было большинство. В итоге из всех воев, что пали под стрелами стрельцов десятки Велемира, осталось только шестеро раненых, но все раны были настолько тяжелыми, что надежды на выживание не подавал никто, а половина даже говорить не могла и доживала последние свои мгновения на земле. А в скоротечной рукопашной схватке, когда оставшиеся грабители попали в засаду, на них попросту срывали свой гнев потерявшие свои дома и родных людей вои сотни, и после таких яростных, со всей ненавистью нанесенных тяжеленных ударов, тоже практически не оставалось раненых. Лишь трое полностью изувеченных, дотягивающих последние свои минуты грабителей захлебывались в собственной крови. А информация была необходима.