Давай поиграем, дракон! - Даха Тараторина Страница 45

Натянув подол и попрыгав немного, агент грубовато вытряхнула дракончика на пол и, оценив размер одежды каждого из охранников, сделав неутешительные выводы, принялась раздевать старшего.

— Эй! Я, вообще-то, здесь! — Лео неуклюже, непривычно доковылял и ревниво прикусил Пижму за щиколотку.

— Ну так и помог бы, — невозмутимо накрыла вредителя добытой рубашкой она.

— Ты чего делаешь?

Девушка приподняла тряпку, помогая дракону высунуть голову в широкий рукав.

— Ты точно из умных, а не из красивых?

Чешуя на шёчках змея чуть заалела, но сообразив, что это был не комплимент, а оскорбление, он тут же снова нырнул под ткань, намереваясь там и оставаться, пока хамка не извинится.

— А тот, кто прожёг мне дыру на животе, права голоса не имеет!

В складках рубахи мелькнул раздвоенный язык.

— Не могу же я расхаживать по имению в таком виде!

— А в ворованном мундире можешь?

Пижма прижала палец к подбородку. Если дело было в морально-этической стороне вопроса, то она могла ещё и не такое. Что же казалось физической возможности… Ну, пожалуй, всё равно больше шансов остаться незамеченной. Главное не слишком мозолить глаза гостям и другим стражникам.

— Я всё равно не позволю тебе убить Ювеналия, — дракон вцепился зубами в рубаху, перетягивая на себя и стараясь не смотреть на скинувшую платье полуголую девушку.

— И как же ты меня остановишь? — Пижма резко отпустила, наслаждаясь видом мгновенно потерявшего равновесие дракона. — Начнёшь орать и мешаться?

Вообще-то, именно такой план Леонарду и представлялся, но, коль скоро он вызвал лишь скептицизм, можно прибегнуть и к запасному:

— Я стану голосом разума и совести!

— Будешь ходить по пятам и занудствовать? — с ужасом осознала Пижма. Нет, на третьем десятке лет жизни обзавестись, наконец, голосом совести весьма заманчиво, но не так сразу же!

Дракон скрестил лапки на груди.

— Потому что убивать — плохо!

— Даже Ювеналия? — сделала последнюю попытку Пижма.

— А Ювеналия ещё и опасно.

Ну что делать с этим проклятым идеалистом? Наивный, невозможно, неестественно добрый, он каждый раз оказывался так твёрд в своих детских убеждениях, словно его никогда не обижали, не предавали, словно Леонард никогда не сталкивался с несправедливостью. Нет, он не слаб и не глуп. Потому что продолжать верить в людей, ожидать справедливости от этого или любого другого мира — именно это истинная сила. И, наверное, Пижме никогда её не познать. Хотя она вполне может попробовать.

— Ладно, — скрывая восхищение, закусила губу она. — Я не убью его. Сегодня, по крайней мере.

— Обещаешь?

— Клянусь кровожадным хомячком! Но кое-что я должна сделать.

— Пижма, ты неисправима! Мы можем просто пойти домой и оставить председателя в покое? У него и без того тяжёлый день.

— Ну, если ты не хочешь вернуть своё драгоценное зелье…

Глаза Леонарда загорелись неподдельным огнём.

— Думаешь, это возможно? Будь я на его месте, не выпускал бы такую ценность из рук.

— О, приятель! Тебе, кажется, никогда не доводилось отдыхать на студенческих пьянках?

— Не уверен, что в наших мирах эти мероприятия схожи.

— Не уверена, что ты имеешь представление о пьянке хоть в одном из миров.

Лео вдохнул воздуха, чтобы возразить, поднял палец, но тут же сдался выдохнул.

— Вот и я о том. Ювеналий считал себя победителем, собирался отпраздновать и напиться. А ни один здравомыслящий мужчина никогда не берёт на пьянку ценности, — пришла очередь Пижмы воздевать палец к небу.

— Боюсь представить, откуда тебе подобное известно. Ладно. Давай сделаем это.

Девушка приподняла ящера, в который раз удивляясь, куда девается весь лишний вес при обращении.

— Не сделаем. Я сделаю. Одна.

Леонард, подрыгав лапами и осознав, что на место его ставить не собираются, попытался пыхнуть огнём, но снова закашлялся от дыма:

— Голос совести! — хрипло напомнил он, надеясь, что у ящеров нет слёзных желез и он не выглядит совсем уж печально. — Мы сделаем это. Мы или никто.

Агент прикинула, сумеет ли добросить говорливый комок чешуи до бойницы под потолком, с сожалением признала, что вряд ли, и вздохнула, одновременно с Леонардом произнося вслух самую важную часть уговора:

— Ни слова Леноре!