Ловец бабочек. Мотыльки - Карина Демина Страница 45

Казармы.

Городки, где все обо всех знают. Комнатушки казенные и тщетные попытки навести уют. И только-только обживешься, как тебя вновь отправляют…

…рождение сына.

И похороны.

И горе необъятное, в котором она растворилась…

…как в огне.

…мама, ты ведь слышишь меня? Мама, пожалуйста…

…они помогли, тетушки… на той безымянной заставе посреди полынной степи. Год. И ковыль, который распускал на ветру тонкие цепкие косы. И запах дурмана, что появлялся под вечер, когда солнце уже касалось горизонта, а тени становились длинны. Она тогда полюбила смотреть на тени. И на солнце это. Садилась под сухим деревом, что росло за кладбищем, и сидела часами.

Тетки появились без приглашения.

— Совсем расклеилась, — сказала Ада, которая с возрастом сделалась строже и жестче.

— Бедная девочка, — проворковала Ида.

Они по-прежнему старались походить друг на друга, но теперь получалось не слишком хорошо. Во всяком случае, Деля их различила с легкостью.

— Ничего, дорогая, скоро тебе станет легче, — Ида коснулась губами темя. И стало вдруг легко. Горе, в котором она спряталась от прочего мира, треснула, словно скорлупа. — Вот увидишь, все еще образуется…

— Мама…

— Она не захотела приехать, — Ада раскрыла кожаный саквояж. Она перебирала склянки, доставая то одну, то другую, чтобы потом покачать головой и спрятать. Наконец, выбрав нужную, она вытащила зубами пробку и велела. — Пей.

Деля выпила.

Честно говоря, ей снова стало все равно. Трещина зарастала, и это было правильно.

— Нельзя было тебе уезжать, — Ида присела рядышком и обняла, а после накинула на плечи широкое крыло вязаной шали. — Мы говорили твоей матушке, что твое место в семье, но она так упряма. Разве послушала бы… испугалась… и чего, спрашивается?

Чего?

Камня? Той овцы… детские страхи теперь казались такими нелепыми. Ей ведь приходилось убивать, пусть и не овец, но огромных лобастых карпов, которых продавали живыми, а кухарки, чтобы сделать грязную работу, не было. Еще куры… с курами пришлось повозиться, пока она не приноровилась…

— Вот видишь, — тетушка Ида поцеловала в щеку.

Горячая какая.

— Ничего… что сделано, то сделано… она тебя отослала, но если вдруг захочешь вернуться, мы всегда будем рады.

Нет.

Не хочет.

Там… там мама, которая точно не обрадуется… и что ей делать дома? Она, если честно, этот дом почти забыла… ей казалось, что забыла… старый… стены плющом затянуло, и глянцевые листья норовят закрыть и окна. Свет проникает неяркий, разбавленный, он будто дразнит людей…

…травяные ароматы.

…старые статуи, которые оживают по вечерам. А может, это все игра воображения? Библиотека, куда ей запрещено входить. Гостиные… ими редко пользуются… лаборатории… и тетушкина коллекция камней… куклы… их слишком много для одной девочки.

Белоснежный мезонин.

Чаепития на веранде.

Старый ворон, который изредка позволял себе говорить. Нет, не с девочкой, та слишком ничтожна, чтобы обращать на нее внимание, но с матушкой…

— Вот видишь, — шепот тетушки Иды проник в самое сердце, — ты все помнишь… ты наша…

— Не торопи, — это уже произнесла тетушка Ада, — к слову, и мужа своего возьми, если, конечно, не испугается с колдовками жить…

…нет…

…не это… она задумалась, запуталась и забыла, что должна развязать красные нити, а те, поганки, вновь запутались. И только голубка у сердца курлычет.

…мама…

— Что ты, дорогая, — тетушка Ида успокаивает. — Опять выдумываешь себе какие-то страхи? Никто тебя не заставляет. Мы просто подумали, что вам будет спокойней… мы хотим помочь…

— Твоему ребенку нужен дом, чтобы выжить, — это вновь Ада. — Ида, не морочь девочке голову. Все просто… мы живем там, потому что в ином месте жить не способны. Такова цена силы, детонька…

И снова склянка.

Темный пузырек, от которого отчетливо пахнет мятой. Мята сладка, и значит, содержимое пузырька на самом деле весьма противно, вот и пытается Ада его спрятать за этой прохладною свежестью.

Пускай.

— Если бы твоя матушка не была столь безответственна…

— Ах, Ада…

— Я правду говорю. Кто-то ведь должен… или, думаешь, если я привыкла к этой тюрьме, то мне она стала нравиться? Я бы тоже уехала с превеликим удовольствием, но кто ж меня отпустит…

…нити свиваются змеями, и вот уже она не распутывает сеть — как она вообще могла подумать, что справится с нею? — но вязнет. И каждое движение, каждый вдох лишь крепче привязывают ее к этой проклятой сети.

…видишь ли, деточка, Ада, пусть и несколько… бесцеремонна…

— Кто бы говорил…

— Но права… некогда наш предок…

— …чтоб ему икалось на том свете…

— …заключил сделку с тем, чье имя всуе поминать не стоит…

— …особенно по нынешним временам…

— …он боялся лишиться сил…

— …идиот кромешный…

…не надо их слушать. Это проклятье… где она подцепила его? Когда… потом, сначала выбраться… успокоиться. И не дышать. Здесь легко не дышать. Ее ведь учили… начинали учить… а она бесталанной оказалась.

Врали.

…он получил в залог камень… ты помнишь наш камень? Конечно, его никак не забудешь, даже если очень захочется… и силу… небывалую… только за все надо платить…

— Какое неожиданное открытие!

— Ада, не язви, тебе не идет. Мы не можем надолго покинуть дом. Сразу слабеем. И не только в силе, жизнь уходит.

— Еще поплачь…

— Я не плачу, Ада, я лишь объясняю девочке. Ей повезло, ее отпустил камень… но все равно… у тебя не будет детей здесь, милая… а дома… дома, быть может, если отпустил тебя, то и твою дочь…

— Почему дочь?

…дочь…

…Гражина… у нее есть дочь… розовый младенец, ручки-ножки в перевязочках… щеки пухленькие, а носик-кнопка… сладкий запах молока.

Надо возвращаться…

Геральд наблюдал за женщинами, застывшими в липкой сети чужого проклятья. Устав стоять, он развернул тяжелое кресло. Хмыкнул — гобеленовая обивка была один-в-один с домашней — и уселся. Вытянул ноги.

Глаза прикрыл.

Будет обидно, если девушка погибнет. Он ее предупредил, но…

Марево колыхалось.

Оно тянулось то к одной женщине, облепляя ее с ног до головы, то отступало, будто вспоминая, что есть еще одна жертва, которую никак невозможно оставить без должного внимания.