Вихри Валгаллы - Василий Звягинцев Страница 45

Все это Шульгин говорил с располагающей, абсолютно светской улыбкой, выбирая наиболее вежливые обороты языка, время от времени поглядывая на Ларису как бы за подтверждением своих слов, а она отвечала ему равнодушным, даже сонным взглядом. Сашка подумал, что и ему от этого взгляда делается не по себе. Ночь девушка не спала и пережила сильнейшее нервное напряжение во время боя, но все-таки… Куда понятнее был бы лихорадочный блеск глаз и едва сдерживаемая истерика… Или ей на самом деле нравится такая роль?

Англичанин тоже должен был испугаться. И что-то, конечно, в душе у него шевельнулось, но апломб представителя «владычицы морей» пока заставлял его «держать понт».

— Я не очень понимаю, о чем вы говорите. Да, я случайно оказался в качестве наблюдателя миссии Красного Креста в расположении одного из отрядов союзной вашему правительству повстанческой армии господина Махно. Однако я и понятия не имел о смысле проводимой ими операции, а уж тем более что она направлена против вооруженных сил Юга России, которым правительство его величества оказывает всестороннюю поддержку. Сожалею о случившемся недоразумении и буду вам благодарен, если вы доставите меня в расположение британской миссии в Харькове или в Москве, на ваше усмотрение…

Шульгин выслушал произнесенную твердым голосом тираду с максимально сочувственным выражением лица. Даже покивал головой, выражая полное понимание случившегося «мисандестендинг» [2].

Протянул британцу папиросу. Поднес огонек зажигалки, далеко перегнувшись через стол. И лишь потом произнес свистящим шепотом:

— Ты меня понял? Пять минут. Пока папиросу докуришь. Можешь курить медленно, я не тороплю. Лариса, проводи джентльмена в столовую. Пусть посидит и послушает. Даже… ладно, я добрый, дай ему еще одну папиросу и рюмку водки, вдруг у меня со следующим клиентом разговор затянется…

И когда англичанин пошел к двери, Сашка вдруг подскочил, догнал как раз возле спинки дивана, тронул за локоть, приподнял край газеты.

— Заодно не забудь придумать убедительное объяснение, зачем «санитару» такое устройство. — И указал на новенькую киносъемочную камеру, будто только что с завода. К полированному деревянному корпусу снизу была пристроена сильная автомобильная фара с куском оборванного провода. — Доказательства твоим хозяевам требовались? Мой труп крупным планом?..

Со вторым пленником разговор у Шульгина вышел гораздо проще. Этому на вид было не больше тридцати, и внешность его на подозрения об особо мощном интеллекте не наводила. Этакий обычный пролетарий, выслужившийся за годы войн и революций до функционера среднего ранга. Излюбленный типаж авторов идеологически выдержанных фильмов. И тональность беседы сразу установилась доверительная. Как у белого генерала с заведомым коммунистом.

Просто и доходчиво Шульгин объяснил собеседнику суть текущего момента, бессмысленность классовой нетерпимости в их узком кругу, коли уж даже товарищ Троцкий пошел на плодотворное сотрудничество с «черным бароном», то есть незачем холопам чубов лишаться, коли паны помирились. В качестве альтернативы полюбовному соглашению предложил на выбор смерть после некоторых взаимно неприятных процедур.

— Ты же должен сообразить, «товарищ», что никакой пользы мировой революции геройская гибель таких, как ты, в паровозных топках или на виселице отнюдь не принесла. Думаешь, мне русских людей не жалко, что с вашей стороны, что с нашей? И чем все кончилось в итоге?

— Ты мне зубы не заговаривай, ваше благородие. Сегодня не получилось — завтра получится. Все равно мы вам кадык прижмем. Меня шлепнешь — другие найдутся…

— А, как же, помню, помню… Всех не перевешаешь! Да ведь зачем же всех? Сегодня вот непосредственно тебя. Что завтра будет — уже вроде тебя и не касается. А жизнь-то… у тебя одна и у меня одна. Смотри вон — за окном солнышко встало. День теплый будет, независимо, что ноябрь уже. А я вдобавок насчет мировой революции ничего спрашивать не собираюсь. Ты по мирному времени кем был-то?

То ли от желания перед смертью хоть кому-нибудь рассказать о себе, то ли по непреодоленной привычке отвечать на вопросы старших по положению и возрасту, пленный довольно подробно поведал о своей прошлой жизни. Хотя и говорил вроде бы зло, с презрением к палачу трудового народа.

— Хорошо, все это мне понятно. Обычная судьба русского человека, вообразившего, что можно разом устроить жизнь, которую и за пятьдесят лет не устроишь. Ты вот на Балтийском заводе работал, а не сообразил, что если инженера выгнать, а на его место дворника поставить, так корабли лучше и быстрее получаться не будут.

— Ты, генерал, корабль с устройством жизни не путай. Там наука, а тут главное — справедливость.

— И я о том же. Когда инженер постройкой корабля руководит — это разве не справедливо? А управление государством не наука разве? У тебя какой разряд был?

— Ну, четвертый…

— На твое место ученика поставить, он справится? А тебя на место производителя работ? Вот твои большевички и наруководили, что все три года жрать вам в РСФСРии нечего, а на белой стороне до сих пор никто с голоду не умер — ни мужики, ни рабочие, ни господа… Только я с тобой политграмотой заниматься сейчас не буду, недосуг и скучно. Ты мне сейчас быстро ответишь, кто тебя и зачем сюда прислал, что вместе с тобой, убежденным большевиком, англичанин-эксплуататор делал и кому ты о результатах захвата поезда доложить был должен? Чека московская послала, Агранов, Петерс или кто? Отвечаешь — и жить будешь, слово офицера. Нет — через полчаса тебя уже собаки под насыпью жрать станут. Начинай, я слушаю…

Послушав пару минут скучную, неизобретательную легенду «комиссара», как его назвал про себя Шульгин, специально не спросив его имени и должности, он хлопком ладони прервал допрос:

— Врать не умеешь. Значит, к неудаче и плену не готовился. Тем лучше. Оставляю тебе последний шанс. Сейчас с третьим поговорю. Потом снова с тобой. А пока хочешь — молись, хочешь — последнюю передовицу в «Правде» вспоминай. Минут десять имеешь.

Третий пленный то молчал, тупо глядя в покрытый ковром пол, то начинал оправдываться, что он только шофер автомобиля, а куда ехал и зачем, знать не знает. Это продолжалось до тех пор, пока Шульгин, посмеиваясь, не разжег паяльную лампу, ждавшую своего часа на столике, старательно отрегулировал ее пламя так, что оно стало синим и свистящим.

После первого эксперимента с допросом чекиста Вадима в московской квартире при помощи утюга он научился изображать палача с непринужденностью, которая особенно пугала его «пациентов».

— Так как, будем дальше разговаривать или приступим к пыткам? — Он стоял, широко расставив ноги, посередине салона. Поезд набрал приличную скорость, и иногда его дергало так, что Сашке приходилось пружинить коленями, сохраняя равновесие. Гудящая лампа опасно колебалась в его руке.

— Уберите. Все скажу, черт с ним! Только честно пообещайте: не убьете?