Пещера - Марина и Сергей Дяченко Страница 44

– Спасибо за пьесу… Всего хорошего.

– Я хочу ее поставить, – сказал Кович ее удаляющейся спине; Павла по инерции раскрыла дверь, задержалась в проеме – потом не выдержала и обернулась.

– Да, – Раман кивнул. – ее, «Первую ночь»… Ее и ставили за всю историю раза два или три. Еще тогда, триста лет назад…

– Вы серьезно? – спросила Павла шепотом.

– Посмотри в энциклопедии. Не более трех раз…

– Да нет, про ПОСТАНОВКУ – вы серьезно?

Кович помолчал, наслаждаясь ее смятением. Он хотел зацепить ее – и зацепил, и сколько угодно может теперь любоваться круглыми глазами и приоткрывшимся ртом…

У нее красивые губы. Породистые. Такая, м-м-м, редкая форма…

– Конечно, я серьезно, Павла. А что в этом странного?

– Это же… нельзя, – проговорила Павла почти с суеверным ужасом.

– Почему? – Раман не торопился. Знал, что теперь она без его разрешения не уйдет. – Почему нельзя? Потому что про Пещеру?

– Вы же сами понимаете, – сказала Павла неуверенно.

Раман пожал плечами:

– Почему? Что я должен понимать? Что на темы Пещеры разговаривать не принято? Но разве от молчания она исчезает, Пещера? И разве вы, я, все… перестанем по ночам выходить на охоту? Или, гм, на водопой, как у вас там принято… Так почему же молчать?..

Она прикрыла дверь. Инстинктивно, будто бы боясь чужих ушей; Кович усмехнулся:

– Ладно, не краснейте… моя сообщница. Потому что причиной всему – знаете, кто?

– Ничего подобного, – сказала она и действительно покраснела. – Ничего… что вы выдумываете?!

– Я выдумываю? – изумился он искренне. – А у кого я выдрал кусок шерсти? Кто три раза подряд смылся, кто потом приперся ко мне за кассетами, кто, наконец, сообщил мне, что я бездарный режиссер и после «Девочки…»

– Так вы… – она так возмутилась, что позабыла даже и о приличиях. – Так вы… ради ЭТОГО? Чтобы скандал? Думаете, вам удастся вернуть… Через скандал?! Как последнему, бездарному, беспомощному… театр спалить, а на огоньке сосиску поджарить, так?!

Гнев был Павле к лицу. Голос срывался – Раман с удовольствием подумал, что Клора Кобец в «Железных белках» порой выводит себя на именно такое, подлинно священное состояние… Как темпераментно. Как действенно. И какая она, черт побери, красивая в том своем румянце…

– Вы не правы, – сказал он радостно. – Вас задевает – это нормально… Всех задевает. Можно было бы поставить пьесу о счастливой любви ассистентки с телевидения и психиатра средних лет – но такие сюжеты естественны, эта история не тронет так глубоко, как…

– Ну вы и скотина, – сказала она почти спокойно. – Сааг.

И вышла, хлопнув дверью.

* * *

…А потом она вдоволь напилась из источника. Срываясь с ее губ, капли бросали на темную поверхность легкие разбегающиеся круги; белые уши-раковины стояли торчком, но самым сильным и явственным оставался именно этот звук: кап… кап…

В Пещере было тихо. Странно спокойно, даже светящиеся жуки осмелились спуститься из-под потолка и спиралями завертелись среди сталагмитов, и по огромному залу заплясали отблески; сарна увидела себя, много раз повторенную в смутном хороводе ее собственных теней. Увидела и испугалась – но ее уши сказали ей, что бояться нечего, а глазам она сроду не доверяла.

Кап… кап…

Танец жуков снова взмыл под потолок – сарна напряглась, стремительно перебирая нити звуков и отзвуков. Среди привычных серых веревочек – жучьи крылья, шелест ветра, возня червей на дне волглых щелей – явственно проступили два желтых опасных шнурка: к залу приближались схрули, и один преследовал другого.

Схруль смертельно опасен для сарны.

Но только не во время гона.

Дольше живет тот, кто умеет сопоставить угрозу для жизни и свой собственный страх; сарна затаилась, неразличимая среди камней, неподвижная, как камни.

Самка бежала не затем, чтобы уйти от самца. Самка испытывала его силы, подстегивала инстинкты, с каждым прыжком становясь все более желанной; в мечущемся свете высокого жучьего хоровода сарна видела, как самец нагнал ее посреди зала, среди леса сталагмитов, на подушке подсохшего мха. Уши сарны вздрогнули от удара, от взрыва нахлынувших звуков.

Длинные морды схрулей, кажется, сплелись. Страшные рыла терлись друг о друга со свирепой нежностью; даже слабый нос сарны уловил пряный запах брачного игрища. Запах разгоряченных схрулей.

Действо продолжалось; самец, так долго и настойчиво преследовавший подругу, теперь мог позволить себе не торопиться. Ухватив самку за жилистый хвост и предоставив свой собственный хвост в распоряжение ее изогнутых зубов, он раз за разом перекатывался через ее тело, и низкий свадебный рык его становился с каждой минутой все мощнее; схрулиха скулила, но не от боли, а от сладострастия.

Сарна не была уже неподвижной, как камни. Она дрожала – от самых кончиков ушей и до копыт, утонувших в пожухлой моховой подстилке.

Схрули воссоединились.

Две отвратительные хищные твари слились в одну, не менее хищную, но зато почти великолепную; во всяком случае, эта новая тварь была уместна. Как фигурные клыки сталактитов, как колонны сталагмитов, как хоровод светящихся жуков и россыпи самоцветов – а зал, освещенный подвижными фонариками, был великолепен даже в понимании сарны. Мгновение она любовалась пиком брачного игрища – а потом грянул вой из двух глоток, и бедные уши ее не выдержали потрясения и приказали ногам бежать.

Бежать.

Она сразу поняла, что ее не преследуют; возможно, уже спустя секунду удовлетворенные хищники ударились бы в погоню, а спустя несколько минут насмерть передрались бы над окровавленным телом. Сарне не пришлось узнать этого – инстинкт подсказал ей лучшее мгновение для бегства.

Потому что удовлетворяемая страсть схрулей была все еще сильнее голода. Потому что, увлеченные совокуплением, они не заметили бегущего, ускользающего мяса.

* * *

Во вторник ей встретился в коридоре оператор Сава, приветливо улыбнулся и спросил, как дела.

– Нормально, – отозвалась Павла, думая о своем.

Сава крякнул и предложил спуститься в стекляшку на чашечку кофе; Павла запоздало удивилась. Саве следовало бы проявить свое внимание чуть раньше, теперь, по закону серии, с Павлой заигрывали все подряд – звезда-телеведущий с первого канала, мальчишка-уборщик шестнадцати лет, водитель, возивший группу Раздолбежа, и еще кто-то, Павла уже не помнила, кто…

– Спасибо, – сказала она с усталой улыбкой. – Сегодня, знаете… ну никак.

Она ушла, оставив Саву в разочаровании.

Секретарша Лора, по обыкновению стерегущая покой Раздолбежа, подозрительно на нее покосилась:

– Опять сияешь, Нимробец?