Крылья рока - Роберт Линн Асприн Страница 44

Она готова была с криком бежать отсюда голой.

— Госпожа…

Слуга налил ей в кубок вина цвета янтаря и ухмыльнулся, приоткрыв рот, в котором недоставало зубов: это развеяло еще одну иллюзию, ибо платье слуги было из парчи и тончайшего шелка (хотя и не первой свежести), волосы безупречно подстрижены и уложены — но выбитые зубы, сломанный нос и говор Подветренной портили картину. В доме прислуживали воры и нищие. Они были чистые, без блох и вшей — на этом Мория настояла, но в остальном не изменились. Хорошо хоть, пока выполняли свои обязанности и не крали. Об этом позаботилась Хозяйка.

С лестницы донесся крик — восклицание на сленге трущоб.

Мор-ам, вскочив, ответил, а у Мории сжалось сердце от еще одного свидетельства распада.

— Вон, — сказала она слуге. И когда тот замешкался, повторила:

— Вон, остолоп!

Сложив на поднос тарелки, слуга поспешно удалился, а Морам, взяв кубок, сел на место. Его рука затряслась. Тик откликнулся в уголке обожженного рта, кубок задрожал, и вино расплескалось. Глотнув, Мор-ам насупился, тик уменьшился до небольшого подергивания.

— Учить бесполезно, — сказал он жалобно, словно ребенок.

С улицы за домом наблюдал нищий. Он всегда был там, одетый в лохмотья, поэтому Мор-аму из ночи в ночь снятся дурные сны, и он просыпается с криком.

— Учить бесполезно, — пробормотал он снова, наливая себе еще вина, держа бутылку рукой, покрытой шрамами от ножей, и стуча горлышком по краю кубка.

— Не надо.

— Что не надо?

Поставив бутылку, Мор-ам поднял кубок, оставив на поверхности стола янтарные бусинки, и вновь пролил вино, поднося кубок ко рту.

— Сегодня я выходила на улицу, — Мория предприняла отчаянную попытку разговором заполнить тишину долгих часов заточения в доме. — Купила ветчины, немного фиников — Шия говорит, что, если приготовить их с медом, получится вкусно.

— Огромный дом, а вместо повара однорукая воровка…

— Шия была поваром…

— Если бы она вела себя прилично, сохранила бы правую пуку. Где Она отыскала эту свинью?

— Тише! — Мория вздрогнула и бросила взгляд в сторону лестницы. Они подслушивают, она знала, они подслушивают — все слуги в доме, нищий у входа. — Именем Ильса молю, тише…

— Теперь мы вспомнили Ильса, да? Полагаешь, это поможет?

— Заткнись!

— Беги же, ну! Почему ты не сбежишь отсюда? Ты…

В прихожей открылась дверь, и порыв ветра с улицы заставил задрожать пламя свечей.

— О боги! — воскликнула Мория, разворачивая свой стул, дерево заскрежетало по камню; другой звук вызвал Мор-ам — звон от кубка, поставленного мимо стола и покатившегося по полу.

Но в дверях стоял Хаут, а не Она; всего-навсего Хаут, с покорным, как у лани, взглядом и с выражением смутного удовлетворения на красивом лице. Удовлетворением зловредного ребенка:

Мория надеялась, что дело ограничится только этим. Дверь затворилась. Никого из слуг поблизости не было.

— Новая ш-шутка, — усмехнулся Мор-ам. Тик возобновился.

Кубок лежал на полу в луже вина янтарного цвета.

— Я принес новости, — сказал Хаут, обходя стул и направляясь к тому месту, где на столе стояло несколько бокалов.

Он был хорошо одет, этот бывший раб, так же как и они сами: рыжевато-коричневая туника и черный плащ, отличные сапоги, и был при мече, будто благородный господин. Хаут взял кувшин, и вино с тихим звуком полилось в золотой цилиндр. Он залпом осушил бокал.

— Ну, — спросил Мор-ам, — ты пришел сюда только затем, чтобы угоститься?

— Нет.

Хаут всегда был словно полон тишиной. Постоянно опущенный взгляд, склоненная голова: бывший раб. Мория помнила шрамы у него на спине, да и не только на спине; ночи, проведенные съежившись вдвоем у очага из грубого кирпича и укрывшись домотканым покрывалом; конвульсии любви, которую суждено испытать лишь однажды. Все так переменилось…

— Она хочет, чтобы вы сделали это, — сказал он, обращаясь к Мор-аму. — Сегодня вечером.

Неуловимым движением руки он извлек крошечный сверток и бросил его на стол рядом с бутылкой вина.

— Сегодня вечером?.. Во имя милостивого Шальпы…

— Придумайте, как.

Взгляд Хаута на мгновение стыдливо обратился на Мор-ама, затем на Морию и снова ускользнул куда-то в пол; в мелочах бывший раб не менялся.

— Хорошее вино.

— Черт тебя побери, — дергая ртом, произнес Мор-ам. — Черт тебя побери…

— Тише, — сказала Мория, — тише, Мор-ам, не надо.

Затем Хауту:

— Хочешь поесть?

Это уже чисто по привычке: были времена, когда они голодали — она и Хаут. Теперь все это в прошлом, сейчас Мория даже располнела. Было время, она упивалась до потери рассудка, а Хаут любил ее даже тогда, когда она была немила сама себе. Теперь она была рассудительная, трезвая, раздобревшая — и напуганная.

— Ты не останешься?

…Она с ужасом думала об одиночестве, которое охватит ее после того, как Мор-ам уйдет с Хаутом (к слугам она не прикасалась — ее власть над ними была весьма ограничена, к тому же они были грубы). Хаут улыбнулся той застенчивой холодной улыбкой, которая роднила его с Ней, и провел пальцем по краю кубка, так и не подняв глаз.

— Нет, — ответил он.

И, повернувшись, вышел в темную прихожую. Перед ним отворилась дверь, взметнулся темный плащ, сметая свет свечей в темноту.

— Н-нужно идти, — безучастно сказал Мор-ам, — нужно найти плащ, отыскать Эро, он пойдет со мной — о боги, боги…

Дверь закрылась, заставив свечи биться в припадке.

— Эро! — заорал Мор-ам.

Мория стояла, обвив себя руками и безучастно уставившись в никуда.

Это был результат еще одного превращения, подобного той жуткой алхимии, которая свела ее с ума, приковав к этому богатству. Теперь они живут в пригороде, в Ее доме. И Хаут теперь принадлежит Ей, как тот мертвец — Стилчо, что разделял с ней ложе.

Мория была в этом уверена. Возможно, так же поступил и Хаут, благодаря какому-то волшебству неуязвимый для Ее проклятья.

Мрадхона Виса Мория не видела с того самого утра, как он ушел.

Возможно, он уже мертв. Возможно, произошло то, чего он боялся больше всего на свете, — повстречался с Ней, когда у Нее было не самое благодушное настроение.

— Эро! — снова крикнул Мор-ам, подзывая своего телохранителя, вора высочайшего класса.

Пламя тоже казалось не к месту, как золото и мечи, ставшие сумасшедшей действительностью.