Шерас. Летопись Аффондатора, книга 1-я: 103-106 годы - Дмитрий Стародубцев Страница 44

Цинит с черным шнурком на шее вызывал общее презрение товарищей по партикуле. К нему относились так же пренебрежительно, как к рабу. Он спал под открытым небом, потому что воины не хотели делить с ним шатер, питался едой, приготовленной из самых негодных припасов. Днем и ночью он выполнял самую черную работу, отправлялся на самые опасные задания.

Обычно провинившийся долгое время, не менее года, ходил с черным шнурком на шее, пока партикулис не прощал его за долгое усердие и не восстанавливал в звании. Только после этого авидрон вновь становился полноценным воином, и ему возвращались заслуженные привилегии. Более того, за терпение и настойчивость таким воином принято было восхищаться. Друзья по отряду должны были устроить прошедшему страшное испытание шумную трапезу, окружить его дружеской поддержкой и потом никогда не упоминать о прошлом бесчестии.

Был и более действенный способ получить прощение – для этого следовало совершить подвиг. Надо было только первым взобраться на стену осаждаемого города или поразить в сражении множество врагов.

Когда-то Неоридан Авидронский написал и продал за три кувшина золота монументальную картину, где были изображены авидронские воины, теснящие злые отряды кочевников. На заднем плане – отступает орда, бросая повозки с награбленным добром, с женщинами и детьми. Кругом умирающие враги. А впереди – старый партикулис, раненный в плечо, склоняется над убитым воином, обеспечившим победу, и срезает с его шеи черный шнурок. Рядом горюют знаменосцы, склонив знамена, и играет на лючине юноша-музыкант.

Будучи уроженцем Грономфы, ДозирЭ часто посещал Форум Искусств и сразу же вспомнил эту известную картину. «В первом же бою искуплю вину и избавлюсь от черного шнурка, только надо дождаться случая. И пусть даже для этого придется погибнуть», – подумал он.

Но случая долго не предоставлялось. Злые шутки недавних товарищей жгли, как укусы ядовитых насекомых. ДозирЭ чувствовал себя уличным псом, которого отовсюду гонят, – бездомным, одиноким, голодным, несчастным.

В лагере партикулы нашлось много грязной работы, настолько унизительной, что поручали ее, прежде всего, таким, как ДозирЭ – бесправным отверженным. Их было в партикуле несколько человек, и все они влачили жалкое полуживотное существование.

ДозирЭ целыми днями метался по лагерю, исполняя всевозможные поручения. Ему было запрещено разговаривать – разрешались лишь короткие вопросы, связанные с исполнением работы. Передвигаться по лагерю надлежало только бегом. Возбранялось носить плащ и шарф монолита, смотреть старшим по званию прямо в глаза, есть вместе со всеми.

Молодой человек работал в обозе, трудился у мастеровых, чинил шатры и плел циновки, начищал чужие доспехи, расширял рвы, оттаскивал и сжигал трупы мертвых животных. По ночам, когда циниты партикулы давно уже спали (ему самому была выделена для сна только малая часть ночи), он вычищал лошадиные загоны и отхожие ямы. «Счастье твое, что в партикуле нет слонов», – шутили воины и с ложной брезгливостью затыкали носы, когда ДозирЭ, едва удерживаясь на ногах, брел мимо.

Грономф исхудал, посерел, его трепала лихорадка. Через двадцать дней, привыкнув к постоянному бдению, он уже не хотел спать. Но голод продолжал мучить его, поскольку несколько затвердевших ячменных лепешек не могли насытить молодой и сильный организм.

Однажды ДозирЭ сидел в стороне и с нетерпением ждал, когда приготовится незатейливая похлебка из горсти ячменной муки. Свой котелок он незаметно приставил к большому огню, над которым висело несколько общественных котлов. Сегодня, благодаря ухищрениям, ему удалось раздобыть две сушеные рыбки. Целый день он провел в мечтах о маленьком пиршестве, которое устроит себе, и, когда настало время вечерней трапезы, поспешил искрошить драгоценную добычу в безвкусное варево.

Один из воинов обратил внимание на неприметный котелок, поставленный с краю прямо на раскаленные головешки и воровато поглощающий от костра щедрые языки пламени. Он принюхался и брезгливо отвел нос. «Чье это ячменное пойло?» – спросил он «бессмертных» монолитаев, расположившихся рядом. Циниты удивленно переглянулись.

– Это моя еда, – виновато произнес ДозирЭ, выступив из-за спин.

– А, это ты! – узнал воин цинита-новобранца. – Разве пристало горожанину, тем более грономфу, есть рабскую болтушку? – удивился он, и его глаза недобро вспыхнули. – Лучше сходи к партикулису: он поделится с тобой кабаньей ляжкой, которой сегодня трапезничает. – С этими словами воин ударил котелок ногой и опрокинул его содержимое в костер.

ДозирЭ нашел в себе силы сдержаться, прошептав старинную молитву. Он испепелил обидчика свирепым взглядом, отвернулся и пошел прочь. Уединившись на краю лагеря, он присел на корягу и предался горестным мыслям.

На землю рядом с ДозирЭ легла чья-то большая тень. Молодой воин испуганно поднял глаза и увидел перед собой Тафилуса. Могучий цинит был облачен в благородный плащ «бессмертного» монолитая, а на боку у него, в позолоченных ножнах, красовался тяжелый меч «огненный дракон».

Тафилус что-то прятал под плащом, и ДозирЭ на всякий случай поднялся и отступил на шаг.

– Не бойся, – сказал девросколянин и протянул то, что скрывал под одеждой.

Грономф присмотрелся и с удивлением обнаружил в его руке несколько свежих пшеничных хлебов.

– Благодарю тебя, Тафилус. Не скрою, я голоден, как никогда. Но я не смогу принять твой щедрый дар, потому что ты сам нуждаешься в припасах.

– Бери, ДозирЭ, сейчас они тебе нужнее, и не думай обо мне.

ДозирЭ никогда в жизни не принял бы такое подношение, если б не тот звериный голод, который терпеть более не было сил. И он взял протянутые хлеба, почувствовав пальцами их шероховатую поверхность, излучавшую тепло, и ощутив запах, напомнивший о доме. Приняв дар, он с жаром вонзил молодые зубы в ароматную мякоть.

– Спасибо тебе, девросколянин, – наконец опомнился ДозирЭ, подняв голову. Но того уже и след простыл…

Только через месяц в центральные ворота лагеря въехал изможденный посыльный. Соскочив с лошади и бросив поводья, он первым делом испросил воды. Напившись вволю, воин оправил запыленные одежды и вошел в шатер партикулиса. Вскоре размеренно забили калатуши, и циниты бросились снимать лагерь. Партикула «Неуязвимые» выступила в поход, выслав по всем направлениям следопытов, усиленных легковооруженными конниками.

Спустя восемь дней, пробившись через дремучие леса, Эгасс вышел к небольшому иргамовскому городу Триладусу, не имевшему крепостных стен и расположившемуся у подножия труднопроходимого горного массива. Жители городка являлись небольшим самостоятельным народцем и не считали себя иргамами, хотя и были уроженцами этой страны.

«Неуязвимые» окружили город с трех сторон и вошли в него, соблюдая крайнюю осторожность. Однако жители Триладуса не оказали сопротивления, не считая возможным вступать в схватку с обученным авидронским войском. Старейшины города без принуждения предоставили Эгассу всё необходимое и подписали онис, по которому отказывались от какого бы то ни было противодействия авидронской армии. Под угрозой расправы горожане вынуждены были открыть авидронам один из тайных проходов в горах – глубокий овраг, вымытый дождевыми потоками.