Солдат - Василий Сахаров Страница 44

Прошёл час, второй, и вот скрипнула ржавая железная дверь, и на пороге камеры появился он, тот, кого я и ожидал, Николай Буров по прозвищу Кара, исхудавший брюнет сорока пяти лет с резкими чертами лица и не единожды сломанным носом. Узнал я его не сразу, так как от своих фотографий он отличался очень сильно, но это понятно, чай не в санатории наёмник отдыхал, а в подвалах СБ.

Ни слова не говоря, Кара протолкнулся через скучившихся людей, подошёл к левой шконке возле окна, как раз где я стоял, всё так же молча схватил лежащего на ней человека, судя по наколкам на пальцах рук, воришку, и резким рывком скинул его с лежака. Толпа глухо заворчала, но не возразила наёмнику, так как авторитетных людей в ней не было, а в основном шушера всякая собралась, которая уже к вечеру рассосётся.

Минуло минут десять, и всё это время я простоял без движения лицом к окошку, ловя раскрытым ртом свежий воздух с улицы и краем глаза наблюдая за Карой, который начал осматриваться в камере, да так и застыл на мне.

— Слышь, гвардеец, — он всё же заговорил со мной, — как звать тебя?

Повернувшись боком к стене, взглянул в его глаза и сам спросил:

— А тебе зачем, дядя?

— Хм, — ухмыльнулся он, и я заметил, что половины зубов у него недостаёт, — лицо у тебя больно знакомое. Может, встречались где?

— Всё может, — пожал я плечами. — Земля круглая.

Кара кивнул на мою нашивку — на фоне заснеженного горного пика падающего в атаке орла:

— Четвёртая гвардейская?

— Она самая.

— За что здесь?

— Больно ты любопытный, дядя. Не лезь в душу, и так муторно.

Наёмник замолчал, и я, соответственно, тоже. Ближе к полудню из камеры одного за другим стали выдёргивать заключённых, кого на суд, кого в другую камеру или на работы в пределах тюрьмы. Уже к обеду, когда принесли рыбную баланду, в камере осталось девять человек, и мне нашлась свободная шконка. Пообедав, прилёг на доски, и только прикрыл глаза, как снова раздался голос Бурова:

— Гвардеец, а чего тебя не своим судом судят?

— Отреклись от меня камрады, так что теперь я гражданский.

— Было за что?

— Было. У меня контузия, пить нельзя, а я принял на грудь крепко, устроил драку в ресторане, патрульных из народной стражи поколотил да и с безопасниками поцапался не по-детски. Вот наш комбат и решил, что не нужен ему такой геморрой, как я, и задним числом контракт расторг. — Я посмотрел на него: — Как думаешь, дядя, что со мной будет?

— Патрульные — это минимум лет пять каторги, а если ещё и госбезопасность обидится, то все десять.

— Они обидятся, — кривая усмешка на губах, — там есть за что обиду затаить.

— Звать тебя как, боец?

— Саня. А вас?

— Дядя Коля зови, не ошибёшься. В каком звании был?

— Сержант.

— А батальон какой?

— Спец… Что за допрос, дядя Коля? Всё, не хочу разговаривать.

Буров помедлил и произнёс еле слышно:

— Понятно, спецназ.

Опять молчание, и снова Кара первым нарушает его:

— В походе на Дон участвовал?

— Да, — как бы нехотя выдавливаю я из себя.

— Ты не подумай чего, Саня, но я из тех мест родом, вот и спрашиваю. Как там сейчас?

— Плохо. Разруха, голод, болезни и реки, химией травленные. А вы сами здесь по какой причине, дядя Коля? На бандоса не похожи, а в тюрьме. Отчего так?

— Наёмничал, а в нашем деле как — если твоя сторона выиграла, то тебе деньги, почёт и свобода, а если проиграла, то шьют всё, что только на себе потянешь.

— Ваша сторона, как я понимаю, проиграла?

— Не то слово, разгромлена в пух и прах. Про Туапсе слышал?

— Конечно, слышал, и, говорят, безы с морпехами там солидные потери понесли. Ваша работа?

— Да, мои бойцы работали.

До самого вечера мы проговорили с Буровым, и я сам не заметил, как рассказал ему про свою службу, откуда родители, где родился и как жил. В общем, следуя рекомендациям эсбэшных психологов, был самим собой, простым и ясным парнем с незатейливой жизнью и судьбой нормального гвардейского вояки, который один раз оступился, и его сдали. Кара, тот, напротив, про свою жизнь ничего толком не рассказал, так, какие-то байки и самые общие фразы.

После ужина всё той же самой пустой рыбной баланды в руках у наёмника оказалась малява, записка, которую ему передал выводной из охраны. Буров её прочитал, нахмурился, потом присел на корточки подле моей шконки и прямо спросил:

— Саня, вижу, парень ты нормальный. Сегодня к отбою в нашу камеру пятерых мокроделов зашлют, чтоб меня завалить. Ты как, впишешься?

— Это не проблема, но сам понимаешь, дядя Коля, мне чужие дела совсем ни к чему. У меня суд через пару дней, и пойду я по этапу на каторгу, а там блатные. С ворами бодаться не резон, и хоть на здоровье я не жалуюсь, но толпой меня на зоне забьют.

— Санёк, нормально всё будет, обещаю. Мне бы ночь пережить и до утра дотянуть, а там нам побег организуют, и мы с тобой на пару уйдём.

— Поклянись, что это правда, — приподнялся я на локте. — Самым святым и дорогим для тебя клянись.

— Клянусь памятью сына моего Филиппа, что если ты меня выручишь, то и я тебя из тюрьмы вытащу.

Мы ударили по рукам и стали готовиться к встрече с воровскими киллерами.