Ведьмина дорога - Наталья Авербух Страница 44

* * *

Брат Флегонт был высоким худым человеком с тощим бесцветным лицом. Редкие светлые волосы обрамляли выбритую макушку, глаза были тёмными и какими-то неприятно цепкими. Он не походил ни на отца, ни на сестру, круглолицую девушку с волосами неопределённо-тёмного цвета. Барон отвёл ему скамью, покрытую овчиной, точно такую же, на какой всегда сидел сам.

Нора была в самом своём простом платье, тёмно-синем, поверх которого надела рыцарское — чёрное с серебряными полосами. Вейма не знала, что это означает, но девушка была бледна и печальна… вампирша осторожно принюхалась. Нет, не печальна, испугана. Вейме досталось старое платье ученицы, бледно-голубое, затянутое, как и все господские платья, не на талии, а под грудью. Вампирша была выше Норы, и снизу пришлось поддеть юбку, наскоро переделанную из низа другого платья, ярко-зелёного. Получившийся наряд провисал на груди и оставлял открытыми запястья. Вейма надела двурогую шапочку с прикреплённым к ней покрывалом и чувствовала себя настоящим пугалом. Её ученица вышла с непокрытой головой, что допускалось для незамужней девушки, хотя и не было обязательным. Барон был в своей обычной домотканой одежде, не потрудившись ради сына надеть даже рыцарскую рубашку.

Взгляд гостя скользнул по сестре, которая села на своё кресло, подвинутое ближе к любимой скамейке её отца. На «придворной даме», вставшей за спиной молодой госпожи, он не стал задерживаться и обратился к отцу. Разговора брат Флегонт, однако, начинать не торопился.

— Сын, — нарушил молчание барон. — Ты приехал в мои владения.

— Отец, — с какой-то непонятной скрытой издёвкой отозвался брат-заступник. Ни в голосе его, ни во взгляде, ни в запахе не было и следа родственных чувств. — Я рад, что ты согласился увидеть меня…

— Зачем ты приехал? — перебил барон. Вейма насторожилась. Вопрос казался резонным, логичным, однако пах барон так, как будто именно перебил сына. Он не любил его. Не любил, не ценил, но было что-то ещё, затаённый гнев, горечь и слабый аромат позора, окутывавший Фирмина всякий раз, когда его взгляд останавливался на отпрыске.

— Я хотел поговорить о Барберге, деревне моей матери.

— Меня не интересует твоё мнение о моей деревне, — немедленно отозвался барон.

— Она входила в приданое моей матери! — поднял голос Флегонт. — Ты можешь лишить меня своего наследства, но ты не можешь отобрать у меня то, что…

— Ты сам себя лишил наследства, сын, — спокойным басом перекрыл барон возмущённую речь Флегонта. — Когда, после смерти твоей матери, ты сказал, что я свёл её в могилу, я не стал тебя наказывать, потому что ты был её сын и потому что ты был убит горем. Когда ты сказал, что не желаешь жить со мной под одной крышей, я позволил тебе уехать к твоему дяде в Хардвин, где он жил по просьбе сестры и с моего разрешения. К счастью для тебя и к несчастью для него Хардвин не был майоратом. Я написал твоему дяде, предлагая оплатить любых учителей, которых ты пожелаешь нанять, поскольку ты был молод, горяч и твоё обучение нельзя было считать законченным. Я был даже готов послать тебе своих людей, ибо никому так не доверяю в искусстве конного и пешего боя. Твой дядя ответил мне письмом, которое невозможно цитировать в приличном обществе…

— Однако вы это сделали! — тонко выкрикнул Флегонт. — На собрании союза баронов, когда…

— Когда умер твой дядя, — скучающим тоном подхватил барон. Он рассказывал историю своей ссоры с сыном спокойно, будто бы только для того, чтобы исключить саму возможность какого бы то ни было недопонимания. — Когда умер твой дядя, я был вынужден зачитать это письмо. Там говорилось, что ты отрекаешься от меня, проклинаешь моё имя и не нуждаешься в моих подачках. Твоей подписи, однако, под письмом не было, и я должен был обращаться к собранию, прося о посредничестве в моих семейных делах, потому что без меня, твоего отца, собрание не могло решить вопроса о наследовании тобой владений твоей матери, коль скоро их опекун умер, а ты достиг возраста принятия решений.

— Я помню! — запальчиво ответил Флегонт. От него, однако, не пахло ни гневом, ни той заносчивостью, которую он пытался изобразить. От него пахло умом, хитростью, волей и строгим расчётом.

— И вот ты явился на собрание, — продолжил барон. — С опозданием, босой, в холщовой рубашке, подпоясанной верёвкой. В одежде послушника братьев-заступников. Ты повторил слова дяди мне в лицо, сам, своими устами. И сказал, что владения твоей матери будут принадлежать твоей новой родне.

— Я имел право передать их братству! — возмутился Флегонт. Вейма заметила, что он с каким-то жадным интересом рассматривает Нору. Во взгляде не было ни капли страсти, но что-то в нём было гнилое и подлое. Что?

— Нет, не имел. Отрекшись от мира, ты потерял право решать. Если бы ты сначала вступил бы во владение, а потом решил передать Хардвин в дар ордену, а только после принял постриг, я бы не спорил, хотя не буду скрывать, что решение это мне не нравилось. Но ты решил рвать узы крови, рвать узы сословия, в котором родился. Что ж. У тебя нет земного отца, но это значит, что у тебя нет и земной матери.

— Ты не смеешь, — снова перешёл на «ты» Флегонт, — высказываться о моей матери! Не смеешь!

На этот раз злость в его голосе была настоящая. Однако барон не оставил своего показного равнодушия.

— И не думал, сын, высказываться о твоей матери. Но Барберг — это не родовое владение, поэтому оно останется у меня как наследство от неё и от моего умершего для мира дорогого сыночка.

Рука Флегонта дёрнулась к пустому поясу. Ищет оружие, поняла Вейма. Оружие, которое вот уже много лет там не висит.

— Говори, зачем приехал, — резко потребовал барон. — Менно говорит, ты шнырял по Барбергу и расспрашивал там о жителях Латгавальда.

Латгавальдом называлась деревня, возле которой поселилась Вейма и возле которой стоял замок барона. Название её означало Защищающие леса. Магда говорила, что люди здесь издревле чувствовали поддержку сил природы. Обычно, конечно, они говорили «наша деревня», как человек говорит «мой дом», не называя его по имени.

— Я выполнял свой долг, — надувшись, что выглядело забавно при его тощей фигуре, отозвался Фленгонт.

— Ты не имеешь права шнырять по моим землям без разрешения, — напомнил барон.

— Это моя земля! — вспылил Флегонт.

Сквозь ненатуральный гнев и неестественную горячность проглядывало что-то подлинное. Глухая ненависть не столько к отцу, сколько к тому, что, по мнению гостя, барон воплощает.

— Это моя земля, — спокойно заявил Фирмин. — И тем более моя земля Латгавальд, о котором ты разговаривал. Я думаю, ты ждёшь собрания баронов, не так ли? Я уеду, а ты явишься со своими людьми и сотворишь здесь суд под страхом отлучения. Я слышал, вы так уже поступали. Что ты натворил в Корбиниане? Кто позволил тебе судить ведьму на земле, принадлежащей союзу баронов?

Вейма заметила, что её наниматель пытается навязать собеседнику свой стиль разговора. Он разговаривал с сыном, как с непослушным мальчиком, отбившимся от рук, но всё же обязанным отчитываться перед родителем. Флегонт, однако, был взрослым мужчиной, только волей случая оказавшимся связанным с бароном кровными узами.