Каждая мертвая мечта - Роберт М. Вегнер Страница 44

— Нет, — сказал решительно. — Нельзя. Умрешь тут и сейчас.

И говорил дальше, переводя слова Уст Земли на меекх.

А речь Уст Земли, касающаяся Пледика, была жесткой и твердой. Некто вроде него, творение Добрых Господ, не может марать присутствием их землю. Он не существо, он — орудие, у него нет собственной воли, жизни, чувств, будущего.

Кей’ла хотела выкрикнуть, что не согласна, сказать, что это неправда, что Пледик — существо, что он заботился о ней, охранял, сражался ради нее.

Два Пальца прижал ее к земле сильнее.

— Нет. — Его шепот был словно тысяча камней, взваленных ей на грудь. — Дурное время… дурное для такого… Оба умрете.

Ну и что! — хотела она крикнуть, но он придвинулся ближе, закрыл ей рот широкой ладонью, обездвижил.

— Будь внимательна. — Он повернул ее голову в сторону Пледика, который смотрел на них внимательно, и чуткость его была подобна двум клинкам, укрытым в глубине зрачков, она обещала вспышку насилия. — Пусть он думает, что мы шутим. Что это игра. Если он потянется за оружием, вы умрете оба.

Девочка стиснула зубы на его руке, сильно, так что он зашипел и отпустил ее.

— Не должна быть смерть. Можете жить. Оба. — Два Пальца обронил это быстро, глядя, как Пледик встает с корточек. — Но теперь плохое время… прошу…

Тихое отчаянье в его голосе удержало ее лучше, чем железная хватка. Она взглянула на мальчика и успокоила его жестом и улыбкой, которые стоили ей больше, чем многодневное странствие по этому миру.

«Все хорошо. Сядь, прошу».

Пледик заколебался, но сел, а его когтистая рука перестала дрожать.

А племя совещалось. Тихие шепоты, склоненные головы, короткие взгляды, порой выражающие больше, чем дюжина гневных слов. Вайхиры удерживали эмоции внутри, глубоко, но это не значило, что не руководствовались ими.

Потому что, когда они наконец приняли решение, оно было близко к мнению Уст Земли. Пледик должен умереть. Их тут же разделили, его заперли в клетке из черного железа, а ее — в этой пещере, одной из многих, где жили члены Тридцати Ладоней. Они не позволили ей даже попрощаться, а когда она видела его в последний раз, он сидел в окружении черных прутьев, спокойный, словно не ведая, что ему что-то угрожает. Он только взглянул на нее и легонько улыбнулся. Эта спокойная, полная доверия улыбка ранила ее сердце, но, помня о неопределенном обещании, которое дал ей Два Пальца, она попыталась улыбнуться.

Но, когда запирали клетку, Два Пальца куда-то исчез, а Уста Земли сказала, что они убьют мальчика, когда все отдохнут, а потому Кей’ла не знала, что делать. Она была уставшей, испуганной, и у нее все болело, а единственное существо, на которое она могла положиться, должно было через несколько часов умереть.

В этот момент она очень хотела, чтобы около нее оказался кто-то постарше: отец, кто-то из братьев, Ана’ве или даже легкомысленная Нее’ва. Чтобы кто-то обнял ее и сказал, что все будет хорошо.

Он заслуживал большего. Пледик заслуживал большего, чем смерть во сне или яд, после которого он уже не проснется. Воображение подсовывало ей эти жестокие образы, потому что Кей’ла понимала, что четверорукие не рискнут освобождать мальчика из клетки. Он слишком опасен, даже для них. Ох, знай она, как все закончится, никогда бы не приказала ему вмешаться в схватку вайхиров и Серых. Для них двоих лучше было бы погибнуть среди черных скал от голода и жара… лучше было бы…

И вот теперь она сидела в пещере, за ней присматривала великанша, которая обрекла ее друга на смерть. Кей’ла снова стала безоружной пленницей, зависимой от чужих капризов. Она тихонько расплакалась.

— Рассказать тебе нашу историю, дитя?

Уста Земли говорила на меекхе без ошибок, словно родилась в Империи. Кей’ла не спрашивала, откуда та так хорошо знает язык ее страны, но когда великанша стелила ей постель, то произнесла даже несколько слов на языке, напоминающем анахо. Это было удивительно — и слегка пугало.

— Нет. — Она вытерла слезы со щек.

Верданнское воспитание. Никто не должен видеть твою слабость.

— Точно?

Они сидели, повернувшись спиной друг к другу, Кей’ла глядела в каменную стену, вайхирская женщина — лицом ко входу в пещеру; но так было лучше. Девочка чувствовала, что если бы пришлось смотреть в это странное, полузвериное лицо, с одним зеленым, а вторым черным глазом — твердым, словно камень, из которого тот и был выточен, — то вся бы уже изрыдалась.

Это было так несправедливо… Все несправедливо. Все!

— Точно. Ты приказала его убить, хотя он не сделал ничего дурного. Хотя он спас твоих людей.

— Ты знаешь, кто он такой? Это каналоо. Ответ Добрых Господ на вайхиров. Когда-то мы были тем, чем они являются сейчас. Орудием, хотя создали нас другие руки. Каналоо связан со своим хозяином так же, как я с моей нижней парой рук. То есть, если их отрежут, станут ли они жить своей жизнью? Служить кому-то другому? Что бы он сейчас ни делал, вернется к своему хозяину, едва только его встретит. И убьет любого, на кого укажет его хозяин. Даже тебя.

— Неправда.

— Правда. Это мой мир, он — его часть.

— Неправда! Он заботился обо мне. Сражался ради меня, привел мне помощь, когда я умирала. Забрал из пылающей повозки и…

Кей’ла услышала, как Уста Земли встает, делает несколько шагов и возвращается. На этот раз она, похоже, села лицом к девочке, поскольку голос ее зазвучал отчетливей:

— Ты уже говорила это. Рассказала обо всем Двум Пальцам, а тот повторил каждое слово, и у меня нет причин думать, что ты врешь. Это странная история, необычная. Первая. Понимаешь? Первая такая история, которую мы услышали. Но этот мальчик — каналоо, и пусть бы он спас твою жизнь и тридцать раз, пусть бы он спас жизнь тысяче вайхиров, он отвернется от тебя, едва только почувствует запах своего хозяина. Каналоо убьет любого, на кого укажет его хозяин, за исключением его самого. Это правда моего мира, правда того, как создают существ Добрые Господа. Столь же нерушимая, как и то, что камень, брошенный вверх, упадет на землю.

Кей’ла почувствовала легкое прикосновение, когда гигантская ладонь погладила ее по голове. Сжалась еще сильнее, укрылась пледом. Прикосновение исчезло.

— Мы другие, не такие, как твой народ. У нас нет ничего общего. Но мы унаследовали от одной из линий твоих родственников все, что делает нас… нами. Безумие разума и проклятие языка, которую этот разум едва-едва поддерживает над поверхностью звериного состояния, отвратительный дар воображения, пробуждающий наших собственных чудовищ, и жалостный щит надежды, которая велит нам верить, что мы сумеем их победить. Нам предстояло стать оружием и инструментами, снабженными речью, чтобы нами могли проще управлять. Мы не должны были обладать совестью, не должны были познать сочувствие, гнев или страх.