Телевизор. Исповедь одного шпиона - Борис Мячин Страница 43

– Нет, – сказал я, – мне никто не поможет, тем более иезуиты. Я могу видеть некоторые события еще до того, как они произойдут. Я долгое время не понимал этой своей способности, пока однажды, в Москве… неважно… Завтра папа издаст буллу; генерал иезуитов будет арестован, а имущество ордена передано светским властям ^[160].

– Господи! – снова воскликнул Карл Павлович. – Вы можете стать личным советником императрицы, или великим полководцем, наконец, можете просто играть на бирже, зная почему поднимется или опустится цена на те или иные товары и акции. Мы можем заработать миллионы!

– Нет, – повторил я, – этого не будет. Я не хочу. Я хочу быть обыкновенным человеком. Хочу учиться, работать, жениться на какой-нибудь веселой немке и смотреть, как она суетится на кухне, и как мой ребенок сидит по полу и сосет палец. Я хочу просто возделывать свой сад и быть счастливым, понимаете?

– Понимаю, – кивнул он. – Я тоже трудился всю свою жизнь, я мечтал основать собственный театр, а кем я стал? Аптекарем… Ежели вы не хотите помочь себе, помогите всем остальным людям; помогите тем, у кого нет денег, или кто страдает от войны, от насилия… Вы можете предотвратить страшные вещи, можете изменить ход всемирной истории, а вместо этого вы лежите здесь и хандрите, и мечтаете о простейшей животной жизни… Вы забросили актерские занятия, забыли своих товарищей, предали муз… И чего вы хотите: чтобы я вас жалел, гладил по голове, как тогда, три года назад в Петербурге…

– Вы не гладили меня по голове, полноте, – резко оборвал я его. – Я был для вас тем же, чем и другие мальчики, – гнилым мясом, которое привезли в вашу богадельню и сбросили на ваше попечение, только затем, чтобы это мясо не бродило по Петербургу и не смущало оборванным видом иностранцев, которые должны видеть столицу во всем ее блеске и великолепии. А теперь вы обнаружили, что на мне можно заработать, и никак не можете выбросить эту мысль из головы. Но я вам уже сказал: нет, я не буду играть на бирже или угадывать лотерейные номера. Я буду просто жить своей жизнью, буду существовать так, как будто я ничего не вижу и не знаю, потому что это никому не интересно. Всем на самом деле плевать на войну и насилие; подумаешь, несколько миллионов мертвых бенгальцев, или целые американские народы, вырезанные англичанами, или армяне, ежедневно истребляемые турками, или магометанские женщины, убитые сикхами, или резня в Балте, – да кого это волнует? Салтычиха запорола до смерти тридцать восемь человек, она жгла прислугу щипцами и кипятком, била поленом, рвала волосы, а все остальные просто смотрели и поддакивали, словно так и надо… Это происходило на глазах сотен людей, в центре страны, в Москве, при трех императорах ^[161], и никто даже не подумал обратиться в полицию. И не нужно было никаких фантастических способностей, чтобы остановить это безумие, но никто почему-то не увидел происходящего! Всех интересует только своя собственная жизнь, свое теплое место в канцелярии и своевременное повышение в чинах, а когда ты говоришь людям, что нужно присмотреться к неправильности мироустройства, они называют тебя чересчур умным, странным и подозрительным. Вот и я буду жить такой жизнью! Да! Чтобы ни о чем не думать, не волноваться, не вскрикивать по ночам…

– Милый мальчик, – опять грустно и ласково сказал Карл Павлович, – я все понимаю, es naturlich… ^[162] У вас сейчас просто такой возраст; юношеские соки, текущие внутри вашего организма, заставляют вас думать, что мир несправедлив. Вы страдаете от нехватки внимания, от сложностей первого жизненного выбора, вам хочется любви, и оттого все благопристойные мысли в вашей голове сметены бурею и натиском чувств. Но поверьте мне, пожившему человеку, эти чувства необходимо обуздать. Иначе в вашей жизни не будет ничего: ни семьи, ни дома, ничего; а будет только выжженная вами самим дорога за вашей спиной, и оглядываясь назад, вы будете изумляться, как же так вышло, что вы разрушили и разломали в порыве жажды справедливости вашу собственную жизнь. Эту жизнь вам никто не заменит и не продлит, жизнь одна, и вы будете только раскаиваться, оттого, что вовремя не смогли направить течение сих юношеских соков в нужном направлении. Мир плох, что ж, но мир и хорош также; посмотрите по сторонам: вот поют птицы, вот растут цветы, вот лейпцигский булочник поет свою глупую песню… Решите, ради чего вы хотите жить, ради любви или ради правды. Любовь – часто обман, никто не спорит. Но правда – это яд, который отравит всю вашу жизнь и в итоге убьет вас, и вы всё равно ничего не добьетесь…

– Уходите, Карл Павлович, – задумчиво пробормотал я. – Нам надобен гофмейстер, а не исповедник. Если мне нужно будет исповедаться, я пойду к отцу Павлу.

Книппер тяжело вздохнул и пошел к двери, но потом остановился и спросил:

– Ежели вы можете видеть будущее, по-настоящему, без цыганщины, скажите: удастся ли мне исполнить свою мечту и основать свой театр?

– По этому поводу не переживайте, – отвечал я. – Ваше имя станет гордостью русского театра.

– Ну, слава богу! – довольно проговорил он. – Gott sei dank!