Тень темной королевы - Раймонд Фейст Страница 43

— Я слышал. — Манфред осмотрел Эрика с ног до головы. — А знаешь, ты очень похож на отца. Зато характер, я думаю, достался тебе от матери. Железный.

— Почему ты в этом уверен?

— Ты никогда не знал нашего отца; во многих отношениях он был человеком слабым, — пояснил Манфред. — Я, конечно же, любил его, но восхищаться им было трудно. Он избегал ссор — в основном с мамой — и ненавидел бывать перед публикой. — Манфред насмешливо улыбнулся:

— А вот я, с другой стороны, нахожу, что мне это нравится. — Стряхнув с рукава воображаемую соринку, он продолжал:

— Не знаю, должен ли я ненавидеть тебя за то, что ты убил Стефана, или благодарить за то, что сделал меня бароном. Но в любом случае мама в данный момент убеждает принца отправить тебя на виселицу.

— Почему она меня так ненавидит? — спросил Эрик.

— Вряд ли она тебя ненавидит. Боится — более верное слово. Вот кого она действительно ненавидела, так это нашего отца.

— Но почему? — удивленно спросил Эрик.

— Отец любил женщин, а мама с самого начала знала, что его заставили на ней жениться. Насколько мне известно, после того, как родился я, они лишь формально оставались мужем и женой. Именно мама настояла, чтобы в замке служили только мужчины или уродливые женщины; но что ему стоило найти хорошенькую девицу в дне езды от замка? В этом отношении Стефан — полная его копия. И он был уверен, что причинит тебе боль, если возьмет твою девушку, да еще так, как он это любит.

— Розалина не была моей девушкой, — сказал Эрик. — Скорее сестрой.

— Еще лучше, — заметил Манфред. — Если бы Стефан об этом узнал, он получил бы двойное удовольствие. А если бы смог взять твою мать у тебя на глазах — тройное. — Манфред понизил голос. — Стефан был порочным подонком, подлой свиньей, ему доставляло удовольствие мучить людей. Уж я-то знаю, поскольку был его братом, и в основном от него доставалось мне. Только когда я сравнялся с ним в силе и смог защищаться, он оставил меня в покое. — И барон фон Даркмур почти шепотом закончил:

— Увидев его труп, я впал в такой гнев, что в ту минуту убил бы тебя на месте своими руками. Но когда ярость прошла, я осознал, что испытываю облегчение от его смерти. Убив его, ты оказал миру услугу, только мир, боюсь, этого не оценит. Маме не терпится увидеть тебя на виселице, а я… Я думаю, что пришел сюда, чтобы сказать тебе, что по крайней мере один из твоих братьев не питает к тебе вражды.

— Братьев?

— Э, Эрик, ты не единственный незаконный сын нашего папеньки. В Королевстве у тебя, может быть, десятка два братьев и сестер. Но ты — самый старший, и твоя мать постаралась, чтобы все узнали об этом. Мне кажется, что это и есть та настоящая причина, по которой тебя завтра повесят.

Эрику пришлось собрать все свое мужество.

— Еще посмотрим, что скажет принц.

— Ну, разумеется, — ответил Манфред. — И если тебе каким-то чудом удастся избежать виселицы, когда отбудешь свой срок, напиши мне. — Он повернулся и пошел к двери, но по пути обернулся:

— Но если хочешь остаться в живых, не появляйся в Даркмуре.

После его ухода Эрик постоял с минуту в раздумье, а потом вернулся на свое место рядом со спящим Ру.

* * *

Время тянулось медленно, а Эрик не мог заснуть. Кое-кто из осужденных дремал, но сон их был неспокойным, и только Бигго и Шо Пи, казалось, спали по-настоящему крепко. Двое смертников беспрерывно шевелили губами — молились.

В полночь дверь отворилась, и стражники впустили в камеру жрецов разных богов. Они подошли к тем, кто пожелал исповедаться. Это продолжалось около часа; потом жрецы ушли, а от Лендера по-прежнему не было никаких известий.

Эрик наконец впал в полудрему, хотя то и дело просыпался в панике, с бешено бьющимся сердцем, задыхаясь от подступающего страха.

Вдруг тишину разорвал громкий лязг. Эрик вскочил на ноги и увидел Лендера. Он толчком разбудил Ру, и оба юноши бросились в дальний конец камеры.

Увидев, что Лендер принес с собой, Эрик похолодел. В руках у стряпчего была пара сапог из мягкой кожи с высокими голенищами, свисающими вбок. Это были сапоги для верховой езды, отлично сшитые и искусно украшенные. Эрик понял, почему Лендер принес их сюда.

— Мы должны умереть? — спросил Эрик.

— Да. Час назад принц принял решение, — сказал Лендер, протягивая сапоги сквозь решетку. — Сожалею. Я надеялся, что мне удалось построить убедительную защиту, но мать человека, которого вы убили, — дочь герцога Ранского и пользуется большим влиянием при королевском дворе. Сам король рассматривал ваше дело, и в конце концов вас осудили на смерть. Ничего нельзя было сделать. — Он указал на сапоги, которые отдал Эрику. — Это — последний дар твоего отца; я думал, что тебе захочется носить их хотя бы те несколько часов, что…

— Нас повесят… — прошептал Ру. Эрик протянул сапоги обратно.

— Продайте их, мастер Лендер. Вы говорили, что денег, которые он мне оставил, не хватит на ваш гонорар. Лендер сделал отрицательный жест.

— Нет, я проиграл — и передам твои деньги тому, кого ты назовешь. Мне не за что платить, Эрик.

— Тогда отправьте это золото моей матери в Равенсбург. Она живет в трактире «Шилохвость», и о ней больше некому позаботиться. Скажите ей, чтобы тратила деньги разумно, поскольку я уже никогда не смогу ничем ей помочь, — сказал Эрик.

Лендер кивнул:

— Я помолюсь, чтобы боги были милостивы к тебе, Эрик, и к тебе, Руперт. В ваших сердцах нет зла, хотя вы и совершили ужасное дело. — Уходя, он был близок к тому, чтобы разрыдаться.

Эрик поглядел на друга своего детства и ничего не сказал. Да и говорить было нечего. Он сел, стащил свои простые сапоги и натянул новые. Они пришлись ему впору, как будто были пошиты специально на него. Высокие, почти до колен, они облегали ногу как мягкий бархат, а не грубая кожа. Эрик знал, что он за всю жизнь не заработал бы столько, чтобы позволить себе купить или сшить такие.

Он вздохнул. По крайней мере он будет носить их часть дня и успеет пройти в них до виселицы. Ему было жаль только, что не удастся испробовать их на лошади.

Ру безвольно опустился на пол, прижавшись спиной к решетке, и взглянул на Эрика круглыми от страха глазами.

— Что же нам делать? — прошептал он. Эрик попытался ободряюще улыбнуться, но у него вышла лишь кривая гримаса.

— Ждать.

Больше ничего не было сказано.