Рождение волшебницы. Книга 1. Клад - Валентин Маслюков Страница 43

– Безусловно, государь! – встрепенулась Милица. Они прекрасно понимали друг друга. – Лишние переезды опасны для наследника. Но раз в год мои люди будут привозить княжича ко двору.

– Да, я хочу видеть сына! – возразил Любомир, будто ему в этом отказывали.

…Когда дворяне, составлявшие то ли личную охрану наследника, то ли тюремный караул, провожали его по запутанным переходам старой части дворца, кто-то сказал из темного закоулка быстрым опасливым шепотом в ухо:

– Иного способа спасти вас не было, государь!

Юлий оглянулся, но никого не увидел.

* * *

Повеяло суровой зимой. Затон замерз весь, уже в студене затянулись последние полыньи, что не каждый год бывало, и по льду бегали волки. В Корабельной слободе оголодавшие звери растерзали несколько собак и напали среди бела дня на женщину, она отбилась коромыслом. Каким-то неведомым случаем матерый седой волчище проник за городские стены Колобжега; серого забили кольями на торговой площади – оказалось оборотень.

Издыхая, волк обратился в дородного патлатого человека, одетого богато, но по-летнему легко. Городские власти выставили заледеневшее тело оборотня на общее обозрение, мертвеца никто не признал. К общему облегчению было установлено и записано в должном порядке, что оборотень не является гражданином Колобжега. Говорили, впрочем (Золотинка сама не видела), что вздувшуюся, почерневшую от побоев харю трудно было признать за человеческую. И, может статься, – тут не лишним было понизить голос и оглянуться – харю оборотню своротили набок не без умысла, так чтобы нельзя было опознать. Тело поспешно сожгли, и городской судья Жекула составил подписанную пятью свидетелями память, которую отослали в Толпень. Больше про этот случай ничего слышно не было.

Поплева, Тучка и Золотинка поселились для тепла в кормовом чердаке «Трех рюмок» втроем. То и дело приходилось очищать палубу от снега и обкалывать топорами лед.

Из столицы приходили противоречивые, вселяющие беспокойство вести. Сначала все с большей и большей определенностью и все смелее на улицах и по кабакам стали говорить, что Милица, вторая жена великого князя Любомира, отравила любовным зельем наследника Громола, отчего тот и помер. Милица отставлена и даже взята под стражу, посажена в глухую башню, а княжич Юлий для вящего торжества закона и справедливости объявлен соправителем Любомира. И ожидается возвращение из монастыря матери Юлия Яны, которая по своему иноческому званию не сможет, понятно же, снова занять великокняжеский престол, но будет, как это и пристойно государыне, жить во дворце при своем высокородном сыне Юлии. Поплева и Тучка с воодушевлением обсуждали эти новости, хотя не забывали оговориться, что молва своенравна и переменчива. Золотинка понимала иначе: торжество справедливости вещь настолько естественная, что вряд ли нуждается в каких-то особенных подтверждениях. Золотинка радовалась вместе с братьями, понимая так, что отныне все будет хорошо. Все и везде разъяснится и устроится наилучшим образом, с приходом весны окончательно утвердят свои права общая радость, согласие, доброжелательность и правда. Ведь зло так наглядно и зримо во всем своем безобразии, так оно нелепо, несообразно, что невозможно ошибиться. Собственной смертью пират доказал это раз и навсегда – чего же еще? Дурной, проживший недобрую жизнь человек по воле судьбы и высшего блага кончиной своей послужил к назиданию заплутавших в добре и зле людей. Пирату пришлось умереть, чтобы, если не жизнью, то смертью своей, разоблачить мнимое всевластие лжи.

Так понимала Золотинка.

Не прошло, однако, и месяца, как по зимнему пути из столицы поступили бумаги, которые недвусмысленно извещали, что «великий государь и великий князь Любомир Третий, великая государыня и великая княгиня Милица…» И прочее, и прочее – до последней строчки все как прежде. Поначалу этому не хотели верить и подозревали подлог. Ведь даже городской голова Репех позволил себе в частном порядке некоторые осторожные сомнения… С новым караваном пришли новые распоряжения, грамоты, указы, памяти, выписи и росписи, и дело, по уверению того же головы, разъяснилось самым пристойным образом. Голова, как рачительный государственный деятель, заявил, что отныне и впредь бе-еспоща-а-адно будет преследовать «беспочвенно лживые, обольстительные толки» об устранении великой государыни и великой княгини Милицы, которая по-прежнему на радость народу здравствует и являет свету «известные всем добродетели».

Прошел слух, что наследник престола, пасынок Милицы, Юлий отравлен. Никаких дополнительных разъяснений со стороны государственных деятелей Колобжега не последовало. Все угрюмо молчали.

Золотинка остро переживала крушение надежд. Все стало так нехорошо и неладно, что она и слышать больше не хотела о столичных коловратностях. Тяжело это было держать на душе.

Потом распространилась глухая молва, что Юлий жив и удален в изгнание. Золотинка опять встрепенулась. Все остальное оставалось дурно: летят головы вельмож и трещат кости простонародья. Но это все почему-то уже не мешало ощущению вернувшейся радости.

Наступали новые времена, Золотинка задумывалась. Существо впечатлительное и восприимчивое, она находила повод обвинять себя в бессердечии. И может быть, не так уж далека была от истины, когда подозревала в себе нечто темное. Темно вскипающая злость заставляла ее запальчиво огрызаться на глупые выходки мальчишек; а то пускала в ход руки. Когда же дралась, приходила в неистовство… За которым и сама наблюдала как-то со стороны, вчуже. Оставалось только удивляться. Два-три жалостливых слова, сладостный разлив песни, доносимый дуновением ветра из кабака, пробуждали в ней нечто пронзительное, теплое, что сжимало горло, а глаза туманились.

Эту слезливость и этот смех, как и прошлую ярость, и прежде бывшую обидчивость, и стойкость, и слабость – все это нельзя было сложить вместе так, чтобы оно не развалилось. И получалось, что у Золотинки никакого характера вовсе нет. Именно к этому неутешительному выводу склонялась Золотинка, когда, читая книги, все равно возвращалась мыслями к себе. В сборнике избранных изречений древних и новых мыслителей, который назывался «Муравейник», она наткнулась на высказывание некоего Ва Кана, проницательного мудреца, который за два тысячелетия до появления Золотинки – вон еще когда! – мрачно смотрел на ее будущность, он писал: «Человек, живущий бесцельно и бездумно, почти всегда не имеет и характера. Когда бы он обладал характером, то непременно почувствовал бы, как необходимы ему большие цели».

Слова эти из глубины веков звучали приговором.

И тоже вот в занимательных повестях, которые Поплева отыскал в большом количестве у городского судьи Жекулы, там было не так. Путешествующие за тридевять земель в поисках истины монахи, всегда готовые разить направо и налево за малейшую поруху чести витязи, добронравные девы, которые неколебимо хранили верность каждому из последовательно сменявшихся любовников и мужей – все они обладали характером. Но только одним. А не двумя-тремя сразу, как Золотинка. Монахи отличались праведностью и любознательностью, сопутствующие им в странствиях послушники были пройдошливы и ловки (чем и возмещался недостаток столь необходимой в путешествиях ловкости у самих монахов). Витязи неизменно выказывали мужественность и пылкость, а женственные девы, целомудренно потупив взор, ступали той легкой божественной поступью, что позволяла им не касаться грешной земли. Никто не покушался на чужой характер, каждый довольствовался своим. Именно поэтому каждый уже с рождения сознавал свое нарочное предназначение и безоглядно ему повиновался. Для особо непонятливых существовали знамения или даже полноразмерные природные бедствия, которые при необходимости можно было повторять по нескольку раз кряду для того, чтобы выгнать упрямого монаха-домоседа в указанный ему путь.