Жажда снящих - Юлия Остапенко Страница 43

– Чего-чего? – переспросил монсеньёр.

Все, включая меня, воззрились на него с удивлением. Даже я знал про Репейника, о нём ходило множество анекдотов, в основном неприличных. Ну, оно и понятно, те, кто разносили о Репейнике сплетни, его никогда не видели, а следовательно, боялись, а раз боялись, то поливали грязью – так было не страшно.

– А-а, – вдруг протянул Антип. – Ну да, ты же в восточной кампании был, когда он появился. Народ поначалу много судачил, потом поутихло…

– Ближе к делу, – посоветовал лорд Себастиан и, сняв с пояса меч, поставил его между ног.

Я вздрогнул. Сколько я знаю лорда Себастиана, он не расстаётся со своим мечом, ест, спит и курит с ним под боком, хотя меч самый обычный, не из лучших, так, железяка, вряд ли достойная столь великого завоевателя. Но монсеньёр и слышать не хочет о его замене, а когда держит вот так, лицо у него делается очень странным… а если он ещё сейчас на рукоять обопрётся и голову на руки положит…

Вот проклятье. Так и сделал. Не нравится мне это…

– Ну, если коротко, – начал Антип, – Рыцарь Печального Нейтралитета, сокращённо РыПеНей, в народе Репейник – блуждающий арбитр. Время от времени разбирает споры и стычки самой разной степени сложности и важности, от семейных драк до претензий на корону.

– Междумирец? Небось, из Малахитии? – улыбнулся лорд Себастиан. Междумирцами именовались жители других миров, продолжавшие временами шастать по нашему, чем несказанно раздражали тех, кто двадцать лет назад шастал по их мирам. Поэтому ничего удивительного, что улыбка монсеньёра вышла очень нехорошей.

– Говорят, оттуда. Как ты догадался?

– Это на них похоже. Вечно они не в своё дело лезут. Ещё и мнят себя эстетами, сволочи, так что само название вполне в их духе. И идиотское сокращение тоже, – лорд Себастиан приподнял голову, но меч из рук не выпустил. – Ладно, давайте теперь серьёзно, какие варианты действий.

– А чем тебе не нравится Репейник? – вдруг спросил Георг. Монсеньёр взглянул на него. Я поёжился, а он, дубина – нет. – Ты ведь ещё не знаешь, как он разруливает конфликты.

– И знать не хочу, – ласково сказал лорд Себастиан. – Я возьму этот город и точка. Никаких компромиссов и уж точно никаких грёбаных арбитров, которые будут навязывать мне свою волю.

– Они ничего не навязывают, – сказал Антип. – Вы сами решите. Ты и Родрик, оба. По собственной совести. Себ, ты и правда подумал бы, а то ведь наши ребята действительно понемногу дуреть начинают на этой жаре…

Кажется, только я заметил, как изменилось лицо лорда Себастиана при слове «совесть». Он ещё крепче стиснул меч и дальше уже не слушал.

– Ну и? – перебил он. – Как же он это делает?

– Он встаёт между вами – тобой и твоим противником, и смотрит в глаза вашей совести. Каждой, поочерёдно. И вам обоим становится очень стыдно. Ужасно, жутко стыдно, так стыдно, что вы уже начинаете спорить за право уступить больше. И в конце концов уступает тот, чья совесть на самом деле знает, что он должен уступить. Так что всё честно, как видишь.

– И правда! – развеселился монсеньёр. Его руки на рукояти меча были сжаты всё так же крепко. – Честнее некуда! Мне нравится! Давайте попробуем. А как его позвать, Репейника этого вашего? Коллективную заявку в какой-нибудь комитет подавать?

– Ну… – протянул Антип, кажется, немного настороженный столь быстрым согласием. – По слухам, надо просто договориться с другой стороной, и тогда он сам появится. Ты же знаешь этих, малахитовых, они умеют быть одновременно в нескольких местах…

– Знаю, – кивнул лорд Себастиан, и улыбка сбежала с его губ, будто он вспомнил что-то не слишком приятное. Он наконец выпустил рукоять меча, полез в карман за новой порцией табака. – Георг, дуй обратно. Вызови лично Родрика и передай ему весь этот бред. Будем договариваться как цивилизованные люди. Раз уж не достались нам их нейронные бомбы, будем использовать их дипломатов. Такая у нас натура, Жак, – добавил он, обращаясь ко мне. – Лишь бы чужое попользовать, будто своей башки на плечах нет. Чего встал? – бросил он всё ещё топтавшемуся рядом Георгу. – Бегом, арш!

Георг отсалютовал и уже через минуту, всё такой же взмыленный, снова мчался к стенам города, трубя вызов парламентёра. Лорд Себастиан проводил его взглядом, задумчиво сворачивая самокрутку.

– В глаза моей совести взглянет, значит, – проворчал он. – Поэты хреновы. Никогда мне эти малахитчики не нравились. Антип, а помнишь…

– Помню, – сказал Антип, и они оба умолкли.

А мне стало неуютно, как будто сейчас их стоило оставить наедине. Но я не ушёл, потому что блики беспощадного южного солнца всё так же полыхали на лезвии меча, всаженного в землю между колен у монсеньёра.

…Мне всегда было интересно, почему он Печальный. Ну, Рыцарь то есть. А в народе говорили: увидишь – поймёшь. То есть толком никто не знал.

Но я действительно понял, когда увидел.

Родрик согласился с неожиданной радостью – вероятно, и сам бы предложил, но то ли не хотел слабину показать, то ли реакции боялся. Враги называли монсеньёра Чёрным Душегубом, Бешеным Псом и даже Беспринципным Гадом, и согласие на подобный компромисс могло существенно подмочить его репутацию. Впрочем, любой, кто видел бы лицо лорда Себастиана до и во время арбитража, сразу догадался бы: что-то здесь нечисто. Я это понял с первого мгновения и прямо извёлся мыслями о том, что же он задумал. Мне бы порадоваться несомненному коварству моего господина, но… уж как-то слишком крепко прижимал он к себе свой меч. И это было плохо. Очень плохо.

Встречу назначили на закате того же дня. Паскудное солнце заходило как раз за лагерем, заливая его кровавым светом, и при желании это можно было трактовать как довольно мерзкое предзнаменование, но Антип сказал, что малахитчики со своей любовью к мрачной романтике подобные вещи только приветствуют. Я хотел было спросить, а не глупо ли пытаться задобрить Рыцаря, который славится приверженностью к Печальному Нейтралитету, но потом прикусил язык. Ну их, они и без меня довольно нервничали – все, кроме монсеньёра, конечно. Правда, он выкурил до заката полтора десятка папирос, а потом сказал, чтоб следующую ему скрутил я, и это уже было совсем скверно, хотя вид у него оставался по-прежнему бодрым, хитрым и очень довольным. Он даже помахал лорду Родрику, когда тот явился в окружении свиты, состоявшей из худых и измученных, наверняка тифозных, но очень нагло державшихся людей. Расположились они ярдах в двухстах от нашего лагеря, и слава богам – а то ещё нам бы эту заразу подкинули.

Репейник прибыл, когда солнце коснулось земли. Он шёл со стороны заката; свет слепил глаза, и, кажется, никто не уловил, как именно он появился. Это был высокий, худощавый человек, в плотно запахнутом сером плаще, закутывавшем его от подбородка до сапог. Он шёл, опираясь на деревянный посох, длинные седые волосы развевались, будто на ветру, хотя вечер выдался совершенно тихий, ни один стебелёк не шевелился.

Монсеньёр замысловато выругался сквозь зубы, не переставая улыбаться. Я разобрал только «символист хренов» и приготовился стать свидетелем одного из главных событий в истории Великого Похода.