Боевой вестник - Сурен Цормудян Страница 43

Внутреннее убранство резиденции подавляло величием. Здесь все было большим: высота дверей вчетверо превышала человеческий рост, потолок был декорирован огромными панно с изображением схваток небесных колесниц, запряженных пегасами, и других драматических сцен из древних сказаний. Гулкое эхо разносилось по длинному и широкому коридору среди массивных колонн, капители которых были украшены гигантскими бронзовыми соколами, сжимающими в когтях свитки. Высокие окна с заостренным сводом пропускали мало света: мешали многоцветные витражи, окрашивающие сумрак внутри в зеленые, темно-алые и синие с пурпуром тона.

Олвин шел не торопясь: он ведь не был вестником, несущим послание. Излишняя суета здесь неуместна, тем более что впереди уже высились двери тронного зала его святейшества, великого магистра ордена вестников.

Магистр боя при главной цитадели ордена, Эдвин Вистигейт, шел слева и чуть позади, пристально глядя на нежданного гостя.

Олвин Тоот никогда не бывал в резиденции магистра и с трудом сдерживал желание остановиться и как можно лучше осмотреть великолепные покои. Возможно, ему больше не представится случая их увидеть. Но сначала — дело.

Едва верилось, что он добился своего. Он преодолел немыслимые преграды, остался жив и не отступил от данной ордену клятвы. И принес ту страшную тайну единственному человеку, которому мог ее доверить. Секреты ордена не выходили за его пределы, но тайна Олвина была чревата такими серьезными последствиями, что он не решился поведать ее никому, кроме великого магистра.

Стражники у огромных дверей взглянули на пришедших. Они знали, что магистр ждет человека, который назвался Олвином Тоотом, давным-давно погибшим на Мамонтовом острове. Двери распахнулись.

— Ступай вперед, — тихо сказал Вистигейт, и его недобрый голос был похож на шелест бархата.

Олвин двинулся в величественный зал, где преобладал зеленый цвет. Колонны из лазурита и порфира, отделанные яшмой и турмалином, поддерживали округлый свод, а на потолке столь искусно было изображено ночное небо, что казалось, и нет здесь кровли и колонны упираются в черную пустоту, полную ярких звезд. Сам трон на возвышении был из темно-зеленого нефрита, на спинке его восседал огромный золотой сокол с изумрудными глазами и серебряным свитком в клюве. На троне среди бархатных подушек сидел старик в пурпурном, расшитом золотом стихаре, из-под которого выглядывали остроносые красные туфли, а плечи его укрывала зеленая короткая накидка с капюшоном, расшитая серебром и изумрудами. Узоры вышивки напоминали соколиное оперенье. На голове магистра была зеленая шляпа с длинным острым козырьком и пером справа, вдетым под алую ленту. Великому магистру было уже лет семьдесят; он сидел сгорбившись, но умные глаза выдавали внутреннюю силу. Его длинные прямые волосы были окрашены в черный цвет. Олвин шел к трону и никак не мог дойти — настолько велик был зал. Казалось бы, зачем такие просторы, но иначе главная цитадель зеленого ордена не смогла бы внушить посетителям такой трепет.

— Остановись и преклони колено! — послышался строгий и требовательный голос Вистигейта, когда до подножия трона оставалось всего шагов восемь.

Олвину хотелось уже развернуться и бросить магистру боя в лицо: «Я боевой вестник ордена и знаю правила!» Однако он предпочел сдержаться, хотя Эдвин Вистигейт порядком его раздражал — и вызывающим тоном, и надменным взглядом, который Олвин чувствовал даже спиной. Он преклонил колено и склонил голову, ожидая гласа великого магистра. Но тот молчал, раздался лишь шорох его одежд, когда тот сложил руки на коленях. Магистр всматривался в гостя, словно что-то вспоминая.

— Поднимись и подойди ближе, юный вестник, — прозвучал наконец хриплый голос великого магистра Созомена Вульдегорна.

Олвин удивился, услышав такое обращение, но, видимо, в глазах старого магистра всякий, чье лицо не покрыто морщинами, выглядит юнцом. Тоот поднялся и сделал несколько шагов вперед. Вистигейт следовал за ним, держась за рукоять меча.

Созомен поднялся с трона и тоже сделал несколько медленных шагов навстречу, потом положил на плечи гостю сухие тонкие руки, унизанные перстнями, и стал пристально его рассматривать.