Между плахой и секирой - Николай Чадович Страница 43

Похоже, Оська действительно знал дорогу в загадочную Будетляндию или очень убедительно прикидывался. По крайней мере, он вел ватагу безо всяких колебаний и, если Смыков для проверки спрашивал его, что будет за тем лесом или куда повернет эта река, всегда отвечал без запинки и в общем-то правильно. Лишь однажды в середине четвертого перехода Оська сказал, что слегка изменит обычный маршрут, поскольку он пролегает вблизи плантации бдолаха, которую наверняка стерегут аггелы. В тот раз они немного поплутали, но вышли именно туда, куда и обещал Оська — к узкому перешейку между двух озер.

Пикантность их нынешнего положения состояла в том — и Оська этого не отрицал, — что, стремясь в Отчину, они все дальше уходили от нее. Круг предстояло сделать немалый — через Будетляндию, Киркопию, Агбишер и Кастилию. Хохма находилась где-то далеко позади, а значит, можно было смело попрощаться с оставшимся там драндулетом.

В пути Цыпф, а потом и Смыков пробовали выведать у Оськи как можно больше сведений о Будетляндии, но почти ничего полезного для себя так и не узнали. Паренек был толков, приметчив, расторопен, но убийственно невежествен и косноязычен. Такие простые слова, как «архитектура», «коммуникации», «лаборатория», «объект», звучали для него как китайская грамота. (Впрочем, он и русской-то грамоты не знал.) Как-никак, а годы беспризорного существования сказывались. Вероятно, похожая судьба ожидала бы и Леву Цыпфа, не повстречайся он в свое время с людьми, способными поделиться с маленьким оборвышем не только хлебной коркой, но и частичкой своего знания.

Верка от нечего делать — шагалось им легко, без всякого напряга, не то что в Нейтральной зоне — стала донимать Цыпфа всякими заумными вопросами, не столько ради удовлетворения собственной любознательности, сколько для того, чтобы выставить своего собеседника на посмешище.

— Лева, ну объясни ты мне, глупой бабе, какая разница между органическими и неорганическими веществами.

Безусловно, Цыпф знал это. Но его объяснение было чересчур пространным, малоубедительным и путаным. Он твердил что-то об атомарной теории строения материи, об особом значении водорода и углерода, входящих в любое органическое вещество, об окисях, закисях, радикалах и тому подобных высоких материях. Кончилось бы все это тем, что Лева окончательно запутал бы и слушателей и самого себя, но ему на помощь неожиданно пришел Зяблик:

— Да что тут долго рассуждать! Если вещество называется органическим, значит, произошло от живого организма. От картошки — спирт, от деревьев — торф, а от нас с вами — дерьмо.

— Хорошо, а в чем тогда разница между живым и мертвым? — не унималась Верка.

— Разве вы сами не понимаете? — на этот раз Лева решил быть осторожнее.

— Нутром-то я, конечно, понимаю. Но ты мне это с научной точки зрения объясни. Я в училище была одно время по уши влюблена в преподавателя дерматологии. Как он рассказывал, как рассказывал! Не лекции читал, а сказки… Особенно про чесотку и опоясывающий лишай. С тех пор у меня слабость к научным объяснениям.

— Вопрос различия между живым и неживым скорее относится к компетенции философии, чем биологии, — как всегда, издалека начал Лева. — Чтобы получить полное представление об этой проблеме, необходимо сначала проследить все формы проявления жизни, начиная от самых примитивных…

Опять начались заумные тары-бары о нуклеиновых кислотах, ферментах, метаболизме, генетическом коде, синтезе белка и парадоксах вируса, который, как известно, нельзя отнести ни к живым, ни к неживым объектам. Примерно с таким же апломбом ученые прошлых веков вещали о флогистоне, теплороде и эфирной природе Вселенной.

— Верка, не слушай его! — махнул рукой Зяблик. — Живое то, что размножается, а до этого, естественно, сношается. Как у нас — мужик с бабой. Или как у цветков — пестик с тычинкой. Или как у моллюсков — сам с собой.

— Не сношаются, а любят, — поправила его Лилечка. — Какой же вы все-таки грубиян.

— Ладно, любят, — ухмыльнулся Зяблик. — Даже песня такая есть… «Любят все, блоха и гнида, любит бабка Степанида, любит северный олень, любят все, кому не лень…» Так и запишем: главный признак живого — любовь.

— И все равно вы грубиян.

— Лева, а ты с Зябликом согласен? — поинтересовалась Верка.

— Ну в какой-то мере… Хотя это весьма условное и примитивное определение. В нем ничего не говорится о целом ряде немаловажных факторов…

— Все, Лева, прекращай. На сегодня мне науки хватит, — взмолилась Верка. — А может, и слава Богу, что я с тем преподавателем не сошлась. Стал бы он мне в постели рассказывать о методах лечения псориаза. Представляете? Любое желание сразу пропадет… Нет, я тогда правильно сделала, что одного спортсмена захомутала. С нами вместе учился. На медбрата. Ничего сложнее, наверное, не потянул бы… Тупой был, но удивительно здоровый, — Верка мечтательно прищурилась. — Десятиборец… Когда валил меня, так всегда и говорил: я, дескать, десятиборец, меньше десяти раз подряд не могу… Однажды случай с ним был смешной. Сдавали мы экзамен по внутренним органам. В аудитории стоит цинковая лохань с формалином, и там все требухи человеческие плавают, от легких до мочеточника. Веслом деревянным мотанешь и выбираешь любой орган по заказу. Занятие, конечно, не для слабонервных, но мы уже привыкли. Моему миленку достался по билету вопрос о сердце. Строение, функции и все такое… Крутил он веслом, крутил, а ничего похожего на сердце выловить не может. Мы, естественно, подсказываем втихаря: круглое, с кулак величиной… Вот он, дурак, и вытащил матку. Она по форме и размеру приблизительно похожа на сердце. Мы-то все сидим на задних партах и толком не видим, что у него в руках, но подсказывать продолжаем. Можете себе представить, он на этой матке и аорту нашел, и митральный клапан, и все желудочки. Преподаватель слушает, вида не подает. Но в конце все-таки поинтересовался с хитрецой: что же это такое на самом деле? Мой десятиборец стоит на своем. Сердце, мол, и все! Тогда ему деликатным образом объясняют, что это вовсе не сердце, а женские внутренние половые органы. Соответственно и оценка — два балла. Стипендии ему, значит, не видать как своих ушей. Хоть он и спортсмен. Бедняга едва не плачет. Так ему обидно стало! Ладно бы на чем-то серьезном погорел, вроде печени или желчного пузыря. А тут половые органы… Вот он и говорит: «Я этих органов столько успел обласкать в жизни, а в самый ответственный момент нате — обознался!»

Едва Верка успела закончить, как Зяблик принялся развивать тему загадочности и непредсказуемости этих самых женских половых органов. Героем его рассказа был грабитель, получивший за налет на сберкассу червонец, но впоследствии оказавшийся не мужиком, а бабой. А причиной всему была как раз ненормальная форма половых органов, благодаря чему в свое время девочку зарегистрировали как мальчика. Страшно даже сказать, сколько эта баба-мужик успела заработать в зоне, прежде чем спохватилось начальство.

К сожалению, эта поучительная история не была доведена до конца, и виной тому послужили не ехидные реплики Смыкова и не возмущенные тирады Лилечки, а собственные уши Зяблика, внезапно услышавшие нечто подозрительное. Условным знаком он призвал спутников к тишине (Оська, в таких знаках не разбиравшийся, просто получил подзатыльник) и тогда уж прислушался по-настоящему.