Преторианец - Валерий Большаков Страница 43

Декирема подвалила к пристани, и на причал полетели концы крепких канатов, с кормы – ретинакул, с носа – анкорале. Портовые рабочие живо окрутили швартовы вокруг мощных гранитных колонн. Матросы-классиарии забегали по палубе, их подбадривал карабит, щедро раздавая пинки неповоротливым.

Из каюты поднялся Гай Авидий Нигрин с дочерью. Авидия заметила Лобанова и улыбнулась ему. Лобанов неловко поклонился. Улыбка девушки, углядевшей цепи, несколько поблекла.

– На берег! – дернул за цепь Волтацилий Пилут.

Лобанов сжал зубы и зашагал куда сказано.

– Как идут! – послышался издевательский голос Мир-Арзала. – Как пишут!

Шавкат с Давроном загоготали, довольные своей долей – и волей.

– Дождешься ты у меня… – процедил Эдик.

– Не связывайся, – одернул его Лобанов.

В порту было людно. Слышались крики, разноязыкие голоса, смех и ругань; щелкали бичи погонщиков, ревели ослы, глухо стучали по деревянным настилам пятки рабов-грузчиков. Тут же увивались толпы кладовщиков, смотрителей доков, канатчиков, счетоводов, лодочников, мелких уличных торговцев, нищих и проституток. Подвалили деловитые таможенники-портиторы; чиновники из канцелярии квестора мелко кланялись Гаю Нигрину, заверяя, что грузы консуляра вне подозрений.

– Идем, идем! – потянул за цепь Пилут.

– Иду, иду! – ответствовал Лобанов, теряя из виду Авидию Нигрину. Свидятся ли они еще хоть раз?..

– И мы с ним! – не утерпел Эдик.

Полдесятка стражников потопали сзади, вежливо поддавая гладиаторам древками копий.

Четверку вывели на улицу Кардо Максимус, прямую и не шибко широкую, застроенную инсулами – добротными многоэтажками – с балконами, с обширными парадными, с колоннами и портиками. Нарядные толпы обтекали гладиаторов, как некую помеху на пути, как деревья или столбы, и взгляда не бросая на отверженных, влекомых на продажу. Лобанов усмехнулся – на лицах прохожих он узнавал то же выражение, по которому угадывал на московских улицах пришельцев из Люберец или Клина: мы, дескать, «центровые»! Хоть и не столица, но и не какая-нибудь там вшивая провинция…

За портиком, примыкавшим к зданию театра, Пилут свернул в деловой квартал. Там, внутри двойной колоннады были устроены «офисы» публиканов и прочих воротил, лавки менял и – конторы «оседлых» ланист. [74]

Волтацилий Пилут повертел головой и направил стопы к дверям, над которыми было выложено мозаикой изображение двух гладиаторов, дерущихся на мечах.

– Сюда!

Пилут затащил всю четверку в полутемное помещение и поднял свободную руку, здороваясь с коренастым мужиком, гладко выбритым, стриженным «под горшок», но облаченным в нестираную тогу, от которой несло потом и рыбным соусом.

– Приветствую, Веррий Флакк!

– И я тебя, уважаемый Волтацилий! – поклонился ланиста, выходя из-за стола.

– Сиятельный Гай Авидий Нигрин предлагает тебе хороший товар, – с выражением проговорил Пилут, – и просит за каждого десять тысяч денариев!

Ланиста внимательно оглядел товар, посапывая и близоруко щурясь.

– С виду хороши… – протянул он, сбивая цену. – Не больны ли? Бледные какие-то… Квелые…

– Прирожденные бойцы! – нахваливал Пилут. – Самому Марсу составят достойную компанию! Кого хошь уделают!

– Если они такие непобедимые, – усмехнулся ланиста, – чего ж они здесь оказались? Ладно, даю по тысяче денариев за каждого.

– Четыре! – быстро сказал Пилут.

– Полторы! – надбавил Веррий Флакк.

– Три!

– Две, и ни ассом больше!

– Орк с тобой, две!

Ланиста кивнул, отпер, оглядываясь, сундучок и отсчитал восемь увесистых мешочков с серебром.

– Забирай! – выложил он денежки на стол.

– Продано! – сказал с удовлетворением Волтицилий, сгребая плату, и протянул конец цепи Веррию Флакку.

– За мной! – сказал ланиста, заводя купленных гладиаторов в тесную каморку с топчанами. Переднюю стену каморе заменяла крепкая решетка. – Располагайтесь! Кормежка – в восемь часов! [75]

Лобанов присел на топчан и откинулся к стене. Умом он понимал, что свершился акт купли-продажи. Продали его, Сергея Лобанова, живым весом, за две тысячи денариев. И все равно, в сознании это не умещалось. Как это так – взять и продать человека?! Как мебель, как породистую собаку…

– Как дойную корову! – фыркнул Эдик, перебивая Серегины мысли.

– О, темпора, – вздохнул Искандер, – о, морес… [76]

– Темпора как темпора, – проворчал Гефестай. – Думаешь, в нашем времени рабами не торгуют? Да только так, сплошь и рядом!

– Ладно, – махнул рукой Лобанов, – переживем и это…

Часа в два пополудни рабам-гладиаторам принесли поесть – сунули за решетку четыре миски с полбяной кашей, по хвосту жареной камбалы каждому голодающему плюс кувшинчик разбавленного виноградного сока на всех.

Ланиста обедал у себя за столом – наворачивал луканскую копченую колбасу и бледные бобы с красноватым салом. Дух витал… Божественный!

– Вот выйдете на арену, – проговорил ланиста, цыкая зубом, – покажете класс, тогда вам еще и не такая жратва достанется!

– Мы будем очень стараться, – мягко проговорил Лобанов.

Ланиста, ковыряя в зубах, посмотрел на Сергея подозрительно и кивнул:

– Правильно…

Скрипнула дверь, и в контору ланисты прошмыгнул маленького росточка человечек. Два верхних резца, острый нос и редкая седая щетина на голове делали его похожим на крысу.

– Веррий! – пропищал мужчинка, слащаво улыбаясь. – Сальве, Веррий!

– О, приветствую тебя, Севий! – залучился деланой улыбкой ланиста. – Какими ветрами?

– Попутными, Веррий, – хихикнул Севий, – попутными!

Они разговорились, пустились в воспоминания… Из отрывочных сведений Лобанов уяснил, что Севий Ника-нор Пот служит препозитом [77]в Большой императорской школе гладиаторов «Лудус Магнус», что находится в Риме, на виа Лабикана.

Друзья-партнеры раздавили полкувшинчика хиосского, цедя его по-варварски, не разбавляя водой, и скоро захорошели. Громкость беседы усилилась, жесты стали свободней и шире, препозит выудил деревянный стаканчик и загремел костяшками.