Равноденствие - Даха Тараторина Страница 42

– За твои злодеяния, за чёрное нутро, за попытку истребить деревню и, самое главное, за гибель любимца нашего селения, приносящего уж третье лето удачу, приговариваем тебя, ведьминское отродье, к смерти через сожжение!

Мужик утёр рукавом измаранный сажей нос, бочком подступил поближе и приготовился бросить факел на ворох хвороста, вязанку коего не пожалели притащить из каждого дома, дабы полюбоваться на редкое представление.

Ветер пробежался по головам пришедших поглазеть людей, сорвал с одного шапку и отнёс прямо к столбу, к ногам привязанной женщины, выглядящей ошарашенной, возмущённой, злящейся, но никак не испуганной. Мужик двинулся было вернуть пропажу, пока старательно сложенный ровными рядами сухостой не загорелся, но взглянул в лицо приговорённой и почему-то передумал. Шапка, конечно, любимая, специально по случаю надёванная, но всё ж таки близко к ведьме подходить не след: народ зря волновать, бабу перед смертью напрасно обнадёживать, да и просто боязно.

Ведьма подняла взгляд от убора, нашла его прежнего владельца и ухмыльнулась краем рта.

– Чего лыбишься, поганая? – раздосадованно топнул читавший приговор. – Уж смерть твоя близка! Лучше б молитву Богине вознесла, попросила б её очистить тебя от мерзости да перевоплотить в следующей жизни в безвинного лягушонка!

– Лягушонка, говоришь? Можно и в лягушонка. Запомни, слабый человечишко, мои слова, – зыркнула ведьма, не иначе как без костра огнём обжигая. – Запомни и пусть они терзают тебя в ночных кошмарах! Отныне ты и вся ваша деревня прокляты! Каждый из вас, кто хоть раз скажет худое слово вслед соседке или по неуклюжести опустив молоток на палец, каждый, кто подумает зло, кто возьмёт чужое или пожелает, тем паче причинит кому-то боль, хоть кошке или воробью, сию же секунду обратится лягушонком! Да будет так!

Простоволосая женщина возвела глаза к небу, ответившему новым порывом ветра, грозящим разметать всем миром сложенный хворост, и страшно захохотала. Чёрные, как вороново крыло, пряди ореолом вспыхнули вокруг головы, взметнулись ввысь от невиданной силы.

– Молчи, ведьма! Будь ты сама проклята!

Возомнивший себя судьёй скорее отбросил факел подальше, как дохлого кота, чем горделиво возжёг огонь, но результат всё один: жёлтые языки затанцевали хоровод, ширя и ширя круг, начали расти, нераспустившимся бутоном пряча в самой середине обречённую женщину.

А та всё хохотала и хохотала, перекрывая голодный треск пламени:

– Запомните мои слова! Прокляты! Отныне вы все прокляты!

И жители деревни, повязавшие навредившую им колдунью, ни на мгновение не почувствовали себя победителями.

Наверное, мне всё-таки стоило послушать умных людей: не везде ведьмам рады.

Предыдущим вечером

На указателе отсутствовала надпись, зато изображение скрещенных вил и лопаты наводило на мысль, что, во-первых, с образованием в здешних краях туговато, а во-вторых, в селении, скорее всего, можно разжиться дарами погребов и огородов. В кошеле весело позвякивали монетки, напоминая, что, как бы ни был приятен их звон, в лесах, становящихся в последнее время всё гуще, от них всё равно никакого проку. Стоило облегчить мешочек с кровно заработанными и слегка нагрузить кобылку, которая уже устала проклинать угнавшую её из уютной лордовской конюшни сумасшедшую хозяйку.

– Но-но, поворачивай! – подбодрила я вознамерившуюся припустить в противоположном направлении Тварь. – Ты, небось, и сама предпочтёшь морковку, а не одуванчик!

Гадина укоризненно фыркнула. С её точки зрения, вопросам пропитания единственного транспортного средства я уделяла непростительно мало внимания, а значит и права голоса не имела.

В деревню мы всё-таки въехали, чем вызвали небывалый всплеск интереса местных жителей: все, от свиньи булькающей зазеленевшей на солнце лужей, размерами напоминающей небольшой пруд, до согбенных возрастом стариков, необычайно прытко для их лет выскакивающих из домишек, поспешили лично удостовериться, прав ли мальчонка, разглядевший меня ещё на подъезде:

– Ведьма! Ведьма! – закричал он, оторвавшись от выстругивания кривой ложки из небольшого чурбанчика, и поскорее помчался к домам, чтобы ухватиться за край материной юбки.

Ну ведьма, и что с того? Неужели стоило так пугаться и поднимать шум из-за небольшого колдовского свечения, призванного отпугивать слепней?

– Право, вы мне льстите! Всего лишь учусь! – я погасила магический круг, кокетливо убрала локон за ухо, подождала, пока предложат руку, чтобы помочь спуститься и, не дождавшись, спрыгнула со Скотины сама. В последнее время у меня это получалось всё лучше, как, собственно, и всё остальное, прежде недоступное и непонятное избалованной знатной леди: я всего-то со второй-третьей попытки разжигала костёр, правда, пришлось прекратить делать это магией после трёх спалённых дотла деревьев, выжженной в пепел поляны и одного заикающегося грибника; научилась готовить настолько сносно, что хотя бы Скотина не морщилась, когда я, отпробовав и разочаровавшись, отдавала варево ей; привыкла устраиваться в седле так, чтобы отсиживать ягодицы по очереди и, самое главное, приучила себя мыться в холодной чистой озёрной воде и не ругаться при этом. По крайней мере, вслух.

Как и думалось, деревня жила за счёт огородничества. Солнце уже начинало удлинять тени, всё сильнее наливаясь закатной краснотой, сверчки вопили так, что в ушах звенело, а представшие передо мной люди все как на подбор стояли вооружённые сельскохозяйственными орудиями и перемазанные сухой землёй, как лазутчики. Печально склонившие головки бобы и яблони с поникшими листьями недвусмысленно намекали на то, что усилия земледельцев не окупаются.

Вперёд вышел крепкий мужичок суровой наружности и, для пущей важности заложив большие пальцы за затянутый над пузом пояс, поинтересовался:

– Чего забыли в наших краях? У нас для вашей сестры нет ни работы, ни ночлега: деревенька маленькая, сами теснимся, чтоб всем места хватило.

Я окинула оценивающим взглядом покосившиеся домики с тёмными окнами, где явно давно никто не жил, прикинула количество селян и пришла к неутешительному выводу, что места завались, просто мне здесь не рады.

Свинья, оказавшаяся огромным боровом, покинула своё царственное лежбище и подошла посмотреть, что происходит. Толпа почему-то расступилась, пропуская животину едва ли не с почтением, и удовлетворённо закивала, когда та, принюхавшись ко мне и противно шевеля жирным розовым пятаком выдала громогласное и презрительное «хрррррру!».

– И то верно!

– Не место у нас ведьмам!

– Иди своей дорогой, а нас не трогай, – согласно пронеслось по толпе.

Заходящее солнце подпекало спину, напоминая, что даже самая жёсткая кровать удобнее самой мягкой травы, а ещё в лесу мошкара, волки, с которыми мы основательно повздорили прошлой ночью, и ёж, решивший утром погреться у меня под боком и оставивший непрестанно чешущиеся царапины. В качестве платы за отметины он унёс с собой душевную травму, спровоцированную моим визгом.