Вещий князь. Книга 6. Властелин Руси - Андрей Посняков Страница 42

Повернувшись, купцы пошли назад. Порубор, спотыкаясь о камни, едва поспевал за ними.

— Быстрей, отроче! — обернувшись, крикнул ему Харинтий Гусь. — Вино скиснет.

Купцы захохотали, и гулкое эхо отразилось от кряжей.

— Да уж, скиснет тут с вами, пожалуй, — усмехнулся про себя Порубор и вдруг, запнувшись о корень, смешно замахал руками, не удержался, упал. Блеснул рядом маленький светлый кружок. Отрок быстро схватил его… и почувствовал на себе чей-то недобрый взгляд. Поднял голову… и в ужасе замер! Прямо на него глядел из кустов поджарый желтовато-пегий волк! Жесткая шерсть на его загривке вздыбилась, из полураскрытой окровавленной пасти торчали желтоватые клыки, желтые глаза дышали хищной злобой. Зверь зарычал, напрягся, из пасти его закапала красная слюна… Иль то была кровь? Успел уже кого-то сожрать? Впрочем, какая разница? Ведь вот сейчас прыгнет! Располосует когтями грудь, перекусит мощными челюстями горло. Ну, нет! Не отрывая взгляда от приготовившегося к нападению волка, Порубор потянулся к ножу… отроку на миг показалось, что зверь ухмыльнулся! Мол, что мне твой ножичек… Ну, что ж ты? Метнись же скорей серою молнией! Ожидание — хуже смерти.

— Эй, отроче!

— Поруборе!

— Ты что там потерял, парень? Этак и вправду скиснет наше доброе сурожское вино!

Послышались быстро приближающиеся шаги — это возвращались купцы. Глаза волка потухли, и, к удивлению своему, Порубор ясно заметил возникший в них страх. Заскулив, словно нашкодивший щенок, зверь неловко метнулся в сторону и исчез за кустами.

— Ну, и чего ты тут разлегся?

— Волк!

— Волк? И что? Да они сейчас сытые…

— И вот еще… — Встав на ноги, Порубор разжал кулак. Маленькая, обрезанная по краям монетка с витиеватою арабскою вязью.

Купцы переглянулись:

— Резана!

— Здесь вот и нашел, — пояснил Порубор. — Вон, у камня…

— Новая, — попробовав монету на зуб, тихо произнес Харинтий. — Значит, не такое уж тут и безлюдье… Ничего, разберемся. Нашел — видно, на счастье, — купец неожиданно рассмеялся. — Знаешь, о ком, отроче, мы говорили по пути с Евстафием?

— О ком же?

— О тебе! Ты ведь почти постоянно в Киеве?

— Ну да, — Порубор похолодел от внезапно нахлынувшей радости. Купцы — настоящие богачи, наверняка предложат что-нибудь дельное. Хотя могут и обмануть, тут уж ухо надобно держать востро.

— Нам нужен там свой человек, — улыбнувшись, пояснил грек. — Видишь ли, юноша, господин Харинтий — купец и не может постоянно сидеть на одном месте. А все его люди давно известны нашим… э… как бы это выразиться, не врагам, а…

— Торговым соперникам, — подсказал Харинтий.

— Вот, вот… А ты — человек новый, в смысле — никто не свяжет тебя с нами. Хотя… — Грек замолчал и, неожиданно схватив Порубора за руку, быстро спросил: — За сколько можно купить на киевском рынке стадо в две сотни баранов?

— Думаю, за сорок серебряных гривен, — несколько растерявшись, мотнул головой Порубор.

— Хм… Молодец! — похвалил Евстафий. — А сколько в киевской гривне ромейских золотых солидов?

— Нисколько. Две гривны дают за один золотой.

— А сколько кун в гривне?

— Двадцать и пять, или двадцать ногат — «тяжелых» дирхемов, или пятьдесят резан — монет разных, обрезанных для одинаковости веса ножницами, или двадцать серебряных ромейских монет — денариев, за которые дают по одной беличьей шкурке или зеленую сердоликовую бусину.

Евстафий Догорол повернулся к Харинтию:

— А он и в самом деле неглуп! Последний вопрос — сколько стадий в ромейской миле?

— Восемь, — без запинки отвечал Порубор. — А в каждой стадии ровно две сотни сорок и четыре шага.

— Хорошо, — кивнул головой грек. — Похоже, ты нам подходишь.

Отрок смущенно улыбнулся. Впереди, уже рядом, виднелся огонь костра. Можно было, конечно, перекусить и на ладье — но купцы не доверяли нанятым людям. Ладья — небольшое ходкое судно — не принадлежала ни Харинтию, ни Догоролу, а в Киеве среди купцов были распущены слухи, что оба купца отправились на ближнюю охоту, недалеко, за Почайну, потому и взяли проводника Порубора. На самом же деле…

— А где, интересно, слуги? — выйдя к костру, обернулся грек. — И кувшин опрокинут… Напал на них кто, что ли? Иль подрались? Эй, Калликт, Илия! Хм… Не откликаются…

— Да вот же один, разлегся! — Харинтий Гусь ткнул пальцем в темный, росший чуть в стороне куст, под которым, раскинув руки, лежал вниз лицом слуга — молодой сурожец.

Подойдя к нему, купец наклонился и, перевернув парня на спину, отшатнулся. Горло несчастного слуги было растерзано, белели перекушенные жилы, и густая красная кровь обильно пропитала тунику. Широко раскрытые глаза подернулись пеленой смерти.

— Волк, — прошептал Порубор. — Помните, я говорил вам о волке?

Второй слуга был обнаружен почти у самой реки. Он лежал на спине, неловко подвернув под себя руку, с нелепо задранной головой.

— А этого убил вовсе не волк! — осмотрев труп, нахмурился Харинтий.

— Или сам с кручи свалился, — пожал плечами грек. — Жаль парней, верные были слуги. Надо похоронить их по христианскому обряду.

Вернувшись на ладью, купцы потребовали от кормчего усилить бдительность и даже отойти от берега на три сажени. Хотя кому надо — мог и подплыть, сам по себе или, скажем, на небольшом челноке.

— Волки не умеют грести, — грустно пошутил сурожец.

— Как не умеют они и ломать шеи, — обернувшись, тихо произнес Харинтий Гусь.

На вершине холма, около старого дуба, тускло освещенная звездами и месяцем, возникла вдруг поджарая тень волка. Выбежав на поляну, зверь поднял окровавленную морду к звездам и тихо завыл, словно бы разговаривая с кем-то. Немного повыв, он прижался к земле — не взрослый волк, но и не волчонок уже, так, одно-двухлеток — вытянув передние лапы, тонкие, покрытые темной желтовато-пегой шерстью, вонзился когтями в землю и зарычал, но не с ненавистью и не так, как рычат при виде врага или добычи, по-другому, обиженно и как будто от боли. Выгнувшись, зверь перевернулся на спину, показав светло-желтое брюхо, поджав хвост, засучил лапами, потом, снова взвыв, встал на лапы и, перевернувшись через голову, зарычал, царапая когтями землю. Темная шерсть его, чуть светлеющая к загривку и брюху, стала вдруг отваливаться клочьями, зарозовела кожа. Волчья морда с оскаленной пастью стала вдруг втягиваться, делаться плоской, скрюченные когти превратились в человеческие пальцы, под шерстью загривка обнажилась спина и худые плечи. Выгнувшись в последний раз, полуволк-получеловек сбросил с себя остатки звериной шкуры, окончательно представ в облике красивого темноволосого парня. Грудь его все еще тяжело вздымалась, на губах запеклась кровь.