Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК - Герман Романов Страница 42

На траву был тут же выброшен со звоном небольшой сверток, весьма тяжелый по весу. Путт крепко взялся пальцами за углы, в один взмах вывалил содержимое на траву. И сплюнул от омерзения.

— Мародеры гребаные. Проклятый металл душонками овладел. Чтоб на том свете угли раскаленные им жрать!

Фомин сцепил зубы — перед ним на зеленом покрове желтым пламенем блестели ожерелья, кольца, зубные коронки, браслеты и серьги, причем часть с явными следами подсохшей крови. Отнято матросами у несчастных жертв, а то и просто снято с убитых. Были и монеты, причем исключительно золотые.

Фомин только мазнул по ним взглядом — империалы и полуимпериалы с бородатым профилем императора Николая, много монет. Но встречались в груде английские гинеи, и крупные, намного больше николаевского рубля, американские двадцатидолларовые, и французские, в сто франков, монеты.

— Бери, Иван Трофимович, сколько тебе нужно! — Фомин кивнул на траву. — Ты будешь с нами, но семью нужно немедленно отослать. Есть с кем?

— С соседом-вдовцом. Сын в Галиции у него погиб, жена с фельдшером сбежала, бобылем живет, горемычный. Лошадок с повозкой нужно только найти. Можно к моему дому подъехать? Я за минуту там уложусь, — водитель сглотнул, с болью посмотрел на Фомина и умоляюще добавил: — Мы ведь все равно мимо дома поедем, дорога-то одна, никак не минуем, ваше высокоблагородие.

— Хорошо. Так и сделаем. Но и ты без глупостей будь. Без всяких там намеков, чтоб в ЧК жена передавать побежала.

— Так я ж понимаю, — он понуро опустил голову. — Поеду я с вами, куда мне деться — одной веревочкой теперь мы связаны. С вами, может быть, я и поживу еще, но вот они меня никогда не помилуют, за товарища Мойзеса на мелкие кусочки покрошат.

— Хорошо, Иван Трофимович, верю. — Фомин сложил несколько монет стопкой. — Берите, семье пригодится. И не стесняйтесь, на дело берете.

Максимов даже не посмотрел на драгоценности, взял только русские империалы. Отсчитав двадцать монет, он спрятал их в карман куртки. Фомин покачал головой и взял еще двадцать золотых.

— Берите эти деньги, Иван Трофимович, берите! Хозяйство и имущество потеряете, на новом месте жить начинать затратно. Да и на шее родственников зазорно нахлебниками сидеть.

Водитель чуть дернулся, видимо хотел отказаться, но после короткого раздумья деньги все же взял.

— Теперь идите и машину проверьте хорошо. Посмотрите. Чтоб в дороге не подвела.

Водитель кивнул, тут же встал и пошел к своему грузовику. А Фомин повернулся к танкистам.

— Я с ним в кабине сам поеду. Будем головными. Дорогу и город все же относительно знаю, в отличие от вас. В кузове Шмайсер и девчушка. Леша, ты кабриолет вести сможешь или Путт будет за баранкой?

— Я сам поведу! А что, машина простая, старье. Путт пусть с автоматом будет, он намного с ним полезнее, чем я.

— Хорошо. Мы все оденемся в чекистские кожанки, а ты, Шмайсер, в случае нужды будешь изображать революционного матроса.

— Там на дороге караул стоит, Мойзес же предупредил! — тихо произнес Путт. — Полдесятка солдат и вооруженных рабочих, плюс пара чекистов или милиционеров. У них ручной пулемет есть. Нас наверняка остановят.

Фомин посмотрел на него пристально. У немца опыт подобных дел был намного богаче, чем у него самого, и умения весьма специфические, как раз для таких случаев.

— Я уже продумал все. Попович отстанет на полверсты, с ним девчонка пусть будет. В городе ее высадим. Не хватало, чтобы динамит взорвался или случайной пулей зацепило. Там вот как устроено. — Капитан быстро положил на землю пачку папирос и рядом свой тэтэшник. Примял ладонью молодую зеленую травку.

— Двое-трое в домике сидят, то ли жрут, то ли спят. Ведут себя беспечно. Остальные на дороге — тут, тут и тут, — палец Путта быстро сделал в земле углубления. — Стоит нам провести машину дальше, тогда им конец — одной очередью ДШК всех положим, стены не спасут. Но если остановят, то и здесь есть положительные моменты. Пока они разговор с Максимовым заведут, мы с тобой, Федотыч, режем в упор с автоматов. А ты, Фридрих, до того из кузова выпрыгиваешь и в окошко «лимонку» кидаешь. Комнатенка там одна, мало им не покажется. Сделаешь?

— Яволь! — коротко ответил Шмайсер и закурил папиросу.

Радисту собратья по танку постоянно завидовали — нервы у мужика что проволока стальная. Ни при какой ситуации немец не терял хладнокровия и никогда не подводил. Что и было главным в их расчетах — положить нужно весь караул, чтоб никого не упустить.

— Извините, пожалуйста! — тусклый девичий голос окликнул их. — Мне можно к вам подойти?

— Конечно, — отозвался Фомин и выразительно посмотрел на Шмайсера. Тот понял его взгляд правильно и тут же выложил все, что успел выпытать у матросов и водителя.

— Зовут Марией, фамилия Ермолаева. Отец офицер, а брат — кадет. Были. Мать умерла три года назад.

— Сиротой круглой осталась, совсем одна! — вздохнул Фомин.

Фомин вспомнил, где он видел и родинку над губой, и вздернутый нос, и ресницы длиннющие, веснушки, завитки русых волос. Вернее, не вспомнил. Когда они с Путтом выгружали Мойзеса из бадьи, он, словно по наитию, еще раз, внимательнее, присмотрелся к телам. К тем, что в сторонке были: один у стены сидел, держа на коленях голову второго.

Такое часто бывает, вроде помнишь что-то, вот вроде уже вспомнил, вот оно уже вертится перед внутренним взором, мельтешит, но ты не можешь ухватиться, не можешь разглядеть. Тот, кто постарше был, у стены — ее отец. Второй — точная копия, только моложе. Из разорванного ворота нательной рубашки торчало веснушчатое плечо. Мальчик, юнец еще, верхняя губа чуть тронута пушком. Близнецы они с Машей, судя по всему. Были.

У девочки, наверное, тоже на плечах веснушки… Хотя откуда у нее? Она же вряд ли загорала! Барышни нынче за белизной кожи гонятся, только крестьянки себя не жалеют: на покосе, на жатве, с коромыслом… У нее тело нежное, кожа молочная, словно бархатная. Мойзес сразу на нее клюнул. Она ведь бутон, который только-только начал распускаться..

— Почему сирота?

От слов Фомин вздрогнул, зажмурился, словно отгоняя наваждение.

— Почему? — она округлила глаза и попятилась. — Он же мне говорил, что папа и Ваня в тюрьме! Он сказал, что если я… — она опустила глаза. — Если я… — Она вскинула голову, румянец залил все лицо, опускаясь на шею, и выпалила: — Ему отдамся, то он их отпустит!

— Милая! — Фомин с силой притянул девушку к себе. — Послушай меня!

Она встрепыхнулась в руках. Такая маленькая, словно птенец. Острые лопатки, ростом на полторы головы ниже, угловатые плечи. Фомин обнял ее еще сильнее и прижал.

«Господи! Да она же еще совсем ребенок! Господи!» — он зажмурился, представив, что ей довелось бы тут пережить.

— Машенька! Умерли они! Я сам их видел! Там! В шахте!