Паргоронские байки. Том 1 - Ксения Рудазова Страница 42

- На здоровье, мэтр! – отдуваясь, сказал он. – Только разбивайте осторожней, таз какой-нибудь приспособьте.

Клабб только ворчливо отмахнулся. Разве же этому толстому кухарю понять истинную красоту того, что он планирует сотворить?

Великое делание началось в тот же вечер. Клабб напряг память и вспомнил рецепт, по которому бабушка пекла его любимое лакомство. Раз в год, на Добрый День. Маленькому Луктацио доверяли помогать – просеивать муку, украшать изюмом.

Сейчас муку просеивали големы. Четыре мешка – это огромное количество муки. Глиняные титаны грели молоко, сыпали туда сахар и дрожжи, перемешивали все деревянными мешалками.

Потом снова мешали. И снова. Солили. В четыре могучих руки забивали туда яйцо птицы Рух... ох и запах же от него пошел!..

Хорошо, что есть это никто не будет.

Месить тесто в таких объемах оказалось паргоронски сложно. Два голема работали ножищами, третий подсыпал муку.

Сам Клабб перебирал изюм.

Когда тесто поднялось, стало упругим и плотным, волшебник перешел к формовке. Здесь големы помочь уже не могли – Клабб лично лепил огромные ноги и руки, смазывал их оливковым маслом, чтобы не липли к полу, чтоб красивее блестели.

Туловище получилось почти человеческим, с идеальным рельефом. В этот раз волшебник трудился не для короля, так что уж расстарался.

Продать это создание не выйдет, конечно. Но да и храк с ним. Не все в этом мире измеряется деньгами.

Над головой Клабб работал особенно долго. Тесто уже начало подсыхать, пришлось умягчать его чарами. Клабб даже откупорил ради такого случая бутылку живительной глазури, которую приберегал для какого-нибудь особенного голема.

Красавец получился. Похожий на самого Клабба в молодости, с волнистыми псевдоволосами, волевым подбородком и чеканным носом. В глазах вместо зрачков – изюмины.

Внутрь Клабб тоже насовал изюма, размягченного в кипятке. На каждой изюмине он начертал волосяным пером тетраграмму – и ни разу не повторился.

Голем выйдет такой, что всем големам голем.

- Кладите его в печь! – приказал Клабб Номеру Четыре и Номеру Четырнадцать.

Огромный лист железа, играющий роль противня, скользнул в пылающий ад. И Клабб перевернул песочные часы.

Обычные калачи пекутся где-то час. Но тут-то калач невиданных размеров, и Клабб не знал, сколько его нужно пропекать. Он даже отставил в сторону гордость и сходил за советом к повару. Маэстро Эсе-ль-Теорк лично явился, долго смотрел на гигантскую алхимическую печь, в которой обычно обжигали големов, еще дольше чесал в затылке, а потом уверенно сказал:

- А кир его знает.

Клабб подосадовал, что не выяснил все досконально до начала работы, но отступать было поздно. Он расспросил маэстро насчет сроков выпекания всех сортов хлеба – от крошечных булочек до самых больших караваев. Прикинул в уме. Экстраполировал. И решил, что такая масса теста должна выпекаться часа три.

И через три часа он дернул рычаг.

Печные врата разъехались в стороны. Из огненных недр выехал противень – а на нем возлежал свежеиспеченный голем.

Одного взгляда Клаббу хватило, чтобы понять, какие ошибки он допустил по неопытности.

Во-первых, он забыл о форме. Тесто, над которым он столько трудился, которому так долго придавал идеальный облик, расползлось и разбухло. Голем Клабба стал почти шарообразным, с жирными ручищами и ножищами, с обтекшей головой-холмиком. Безупречное лицо стало бесформенным блином, нелепой карикатурой. Глаза-изюминки выглядели на этом блине совсем крошечными и очень жуткими. Ротовая прорезь разъехалась, превратившись в настоящую пасть.

Во-вторых, Клабб не угадал с температурой. Огонь нужно было делать слабее или чем-нибудь оборачивать заготовку. Руки и ноги запеклись быстрее и сильно подгорели. Корка затвердела до состояния панциря. А вот внутри... скорее всего, внутри тесто осталось почти сырым. Клабб пронизал слои голема внутренним взором, изучил аурную структуру, и цокнул языком. Да, плохо пропекся.

Но он был живой! Он шевелился! Глаза-изюмины чуть заметно мерцали!

- Гра-а-ах... – издал невнятный звук голем, поднимая ручищу.

- Вставай! – приказал Клабб. – Вставай!

Хлебный голем медленно слез с противня и встал на ноги. Те с хрустом просели и ушли в туловище, не выдержав страшной тяжести. Но чары действовали – гигантский человекоподобный калач остался целым.

Глаза-изюминки сверлили своего создателя.

- Отлично, отлично... – забормотал Клабб, ходя вокруг этой штуки. – Эй, голе... хм... эй, Номер Девятна... хм, нет... эй... гм... эй, Калач!..

Вросшая в плечи голова с хрустом повернулась.

- Да-а!.. – потер руки волшебник. – Будешь Калачом! Иди сюда, Калач!

Голем шагнул. Совсем не с таким грохотом, с каким шагают обычные големы. Мягко, почти бесшумно. Только корка чуть слышно похрустывала.

Пахло от него умопомрачительно.

- Я тебя создал, Калач! – торжественно объявил волшебник. – Я Луктацио Клабб – твой хозяин!

- Хоззз... – попытался повторить голем.

- Да! – засветился от счастья Клабб. – Ты понял! Молодец! Может, я тебя даже говорить научу потом!

Теперь, когда работа закончилась, Клабб впервые задумался, зачем ему вообще такой голем. Ходячий хлеб. Что за бушук закинул ему в голову столь странную мысль?

В качестве забавы, эксперимента – почему бы и нет? Но практической пользы от Калача не будет. Голема можно сделать из любого материала, из любого дерьма – но обычно все-таки используют что-то твердое и прочное. Обожженную глину, камень, металл. Иногда дерево.

Это же не элементаль, он не сможет сам поддерживать форму. Ему нужно тело, которое не развалится.

Ладно, храк с ним. Может, хотя бы короля этот Калач потешит.

А Клабб за день здорово устал. Вымотался, как батрак на пашне. Похлопав голема по горячему боку, он велел тому встать в дверях. Пусть охлаждается, там хоть какой-то сквозняк.

Весна жаркая в этом году выдалась.

Когда волшебник захрапел на своей тахте, Калач поднес руки к лицу. Внутри него кружились ментальные вихри. Изюминки с тетраграммами размякли и распространяли теперь флюиды по всему телу.

Калач этого не знал. Он пока еще ничего не знал. Его разум голема был подобен чистому листу.

Но в нем уже зародилось то, чего у обычных големов нет. Самосознание.

Глядя на свои руки, Калач понимал, что он – это он.

- Я... Кала-а-ач... – прохрустел он.

В недрах его туловища чуть слышно булькало. В самом центре тесто осталось почти сырым. Пальцы, наоборот, крошились, с них осыпался пепел.

Пошевелив руками, Калач попытался подвигать ногой. Но та не послушалась. Он получил приказ стоять в дверях – и он стоял в дверях.