Страж ее сердца - Оливия Штерн Страница 42

— Я, — тихо сказала она. И уже тревожно: — вы были у Магистра?

Мариус положил ей на колени коробочку с конфетами, с удовольствием наблюдая за тем, как на лице Алайны расцветает недоверчиво-радостная улыбка.

— Это мне?

— Ну, я же был в столице. Мне хотелось что-нибудь тебе привезти… Ты ведь любишь конфеты? Все девушки любят сладкое…

— Люблю, — тонкие пальчики осторожно потянули за кончик кофейно-коричневой ленточки, — спасибо. Но таких… я никогда не ела.

Алайна осторожно, затаив дыхание, открыла картонный сундучок и восхищенно вздохнула. Потом покосилась на Мариуса:

— А вы будете?

— Буду, если ты меня покормишь, — он усмехнулся, — а потом мы пойдем домой, и там я заем конфеты приличным куском ветчины.

Алайна осторожно подцепила двумя пальцами шоколадное чудо, повернулась к Мариусу.

— Вот, возьмите.

— Э, нет. Что значит — возьмите? Во-первых, возьми. Во-вторых, я хочу, чтобы ты сама меня угостила. И не надо ничего говорить о том, насколько это неприлично. Нас все равно никто не видит.

И, видя, что она колеблется, закусывает губу, добавил:

— А если ты меня покормишь, я тебе еще кое-что расскажу.

— Это нечестно, — и она вдруг улыбнулась.

Потом поднесла конфету к губам Мариуса, а он послушно взял ее зубами, не забыв при этом совершенно провокационно прихватить губами ее пальчик.

— Ай, что вы делаете, — Алайна отросшие волосы заправляла за уши, и было видно, как эти уши краснеют.

— Я бы еще и не то сделал, — честно сказал он, — но, поскольку мы с тобой прилично общаемся, то рассказываю. Я заглянул к Тиберику в школу. У него все хорошо, он учится. Я обещал, что заберу его на зимние каникулы. Довольна?

— Спасибо, — Алайна снова улыбнулась, а Мариуса кольнуло осознание того, что он вел себя с ней, как скотина. На шею наступил. В тюрьму отволок и истерично требовал удвоенной порции наказания.

— Ну, раз довольна, с тебя еще конфета.

— Точно так же?

И в серых глазах девушки впервые появились лукавые искорки.

— Абсолютно так же, если хочешь услышать продолжение истории.

Еще одна конфета. Мариус не любил сладкое, но таким образом был готов поглощать его ящиками. Он взял руку Алайны в свою и мягко поцеловал ее в центр ладони. Почувствовал, как она напряглась всем телом — а потом расслабилась. Возможно, так она перестанет бояться?

— Я был у Магистра, — сказал он, — и там меня ждал неприятный сюрприз. Оказалось, что глава Надзора время от времени отпускает полетать своих пленных крагхов, и один из них был свидетелем нашей с тобой романтической прогулки. Может быть, не видел, но запах запомнил. Теперь Магистр заставляет крагха всех перенюхивать, чтоб найти предателя.

Тонкие руки Алайны задрожали, да она сама вся затряслась, словно листок на ветру.

— И что ж теперь?

Мариус пожал плечами.

— Не знаю. Но дело в том, что проверку я прошел. Тот крагх… он меня обнюхал тщательно, судя по всему, узнал и… соврал магистру.

— Отчего бы?

Он вздохнул, положил голову на плечо девушке.

— Не знаю, птичка. Но, похоже, он почуял твой запах на мне, потому что попросил тебя беречь. Очень тихо, знаешь ли, но вполне членораздельно. Отсюда напрашивается вопрос: кто ты, Алайна Ритц? Как оказалась в Роутоне? Судя по всему, в твоей сохранности заинтересованы…

— Значит, в дом проник крагх Магистра? — тихо спросила она. — если кто-то хочет меня защитить, то кто тогда хочет убить? Да и меня ли?

Мариус с наслаждением вдыхал ее запах, свежий, с нотками яблок и жимолости. Хотелось закрыть глаза и сидеть вот так, не шевелиться, не думать ни о чем.

— В дом залез крагх из-за Пелены, — уверенно ответил он, — все, что у магистра, с ошейниками.

— Как и я, — грустно отозвалась Алайна.

— Если я его сниму, все станет совсем… вызывающе. Я не могу его снять, милая. Если тебя увидят без него, то возникнут уже серьезные вопросы у того же судьи.

— Я понимаю, — прошептала она и поникла.

— Ну, не печалься. Что-нибудь да будет. Правда, надо всем этим заниматься осторожно, чтобы самим уцелеть.

— Магистр — не тот, за кого себя выдает? — и в серых глазах блеснула сталь.

— Еще рано делать выводы. Я слишком мало знаю о происходящем.

— Я начала рисовать того мужчину, что был на алтаре в башне, — сказала Алайна, — не уверена, что получится идеально, но сходство точно будет. У меня хорошая память.

— Ну, вот и умница. Возможно, кое-что прояснится из твоего рисунка. Возможно, я где-то встречал этого человека.

Ему совершенно отчетливо захотелось прижать ее к себе покрепче, эту птичку. Но — взял себя в руки.

— Что ж ты не ешь конфеты? Ну-ка, давай.

Сам взял одну, всю в золотистой пыли, поднес ее к губам девушки. Она послушно приоткрыла их, цапнула конфету зубами и зажмурилась.

— Вишня в ликере.

— Люблю и то, и другое, — сказал Мариус. Мелькнула мысль о том, что ему бы сейчас точно не помешала рюмка-другая чего покрепче, особенно после встречи с Магистром. А потом он выбросил из головы все мысли, подался вперед и легонько поцеловал Алайну.

Восхитительный, просто восхитительный вкус вишни и сладкого ликера на ее губах.

Не спугнуть бы…

Но, похоже, птичка немного освоилась и даже положила руку ему на плечи, приобнимая за шею. Мариус застыл, прижимаясь лбом к ее лбу. Она его обняла.

— Позволь мне тебя поцеловать, — прошептал быстро, — по-настоящему поцеловать. Хочу сделать тебе хорошо.

В ее взгляде мелькнула тревога. Мелькнула — и утонула в бесконечной графитовой глубине. Алайна медленно кивнула.

Рядом с ней он делался сам на себя не похож. Мозги выключались, как будто кто-то накрывал колпаком плошку с лайтерами. И воцарялась тьма — приятная, бархатная, пряная, с привкусом сладких яблок. Во тьме этой… Ох, что там творилось, в этой тьме. Это не имело ничего общего ни со здравым смыслом, ни с полученным воспитанием, ни с привычной сдержанностью. Даже с Ровеной, которую, как считал, искренне любил, такого никогда не было. С Ровеной… выходит, вообще все было чисто механическим, не затрагивающим ничего в глубине. Ну да, красивая женщина с красивым телом. Восторг, восхищение, вполне естественное желание обладать. И все. А рядом с этой птичкой Мариус окончательно терял себя самого, растворяясь в сладкой тьме, уподобляясь несомому ветром листку. Что она с ним сделала, Алайна Ритц? Когда успела? Что такого было в ее мягких, совершенно непорочных, но при этом таких развратных губах? В ее легких руках? В ее запахе?