Дочь горного короля - Дэвид Геммел Страница 41

Сигурни прочла страх в глазах разведчиков и надеялась, что они не увидят того же в ее глазах.

– Я его не боюсь, – вырвалось у нее.

– Прошлой ночью он вдруг явился в пламени нашего костра, – подал голос Гвин. – Скажи ей, Шелл.

– Он велел передать тебе, что он идет. Сказал, что в ту ночь у водопада тебе повезло, но больше он не промахнется. Сказал, что ты его сразу вспомнишь: в прошлый раз он держал в руке сердце твоего отца. Сказал и исчез.

Сигурни отвернулась. Во рту у нее пересохло, сердце бешено колотилось. Вся во власти страха, едва держась на ногах, она ухватилась за дерево.

Демоны угрожали ей снова.

Для Тови наступление зимы стало настоящим кошмаром. Люди Лоды, числом около трех тысяч, расселились в двух долинах, в пяти лагерях. Их всех надо было чем-то кормить. Почти весь скот, угнанный на север после силфалленской битвы, забили на мясо, оставив лишь малое количество племенных животных. Но на одном мясе не проживешь. Беженцам недоставало овощей, недоставало сушеных фруктов. Старые, малые и хворые страдали расстройством кишок. В первый же месяц зимы Лода схоронила одиннадцать стариков, но худшее было еще впереди. Когда молоко у коров иссякнет, начнется подлинный голод. Снег завалил дороги, и даже от одного лагеря до другого трудно стало добраться. Поставленные Паллидами срубы, хотя и крепкие, плоховато держали тепло и топились по-черному.

Жалобы нарастали, моральный дух падал. Молодежь возмущалась Обрином: каждый день он гонял своих новобранцев нещадно, заставляя бегать, лазить по горам, сражаться попарно. Тови попытался втолковать нижнестороннему, что в горах так не заведено, да где там…

Лорд-ловчий поднялся, как всегда, на рассвете. Озябшая жена жалобно застонала, и он укрыл ее своим одеялом. Дети еще спали. Тови разворошил едва тлеющие угли, раздул, добавил растопку. Натянул сапоги, надел теплую рубаху. Приоткрыл дверь, которую завалило ночным снегопадом, протиснулся в щель, отгреб снег руками, закрыл снова.

Навстречу ему из своей хижины вылез Грейм в длинном овчинном тулупе, с топором дровосека.

– Небо ясное, – сказал он. – Сегодня вроде помягче.

– Худшее еще впереди, – пробормотал в ответ Тови.

– Сам знаю, – рявкнул кузнец, – да только незачем видеть всюду только плохое.

Тови покраснел, услышав этот упрек.

– А чему тут радоваться? Назови хоть одну причину, и я тебе джигу спляшу. Три тысячи человек сидят и ждут либо голодной смерти, либо того, что их весной перебьют. Не так, что ли?

– Может, так, а может, и нет. Сам подумай: у нас теперь пятьсот воинов, крепких ребят, горящих гневом и жаждой мести. К весне их будут тысячи, вот тогда и увидим. К чему отчаиваться? Ничего хорошего в этом нет.

– Не умею я скрывать свои чувства, Грейм. Я уже старый, и огня во мне не осталось. Сына моего убили, деревню сровняли с землей. Трудно жить с предчувствием, что всей оставшейся семье тоже суждена гибель.

– Ты не так уж и стар, а что до трудной жизни, то ты уже много лет не выглядел таким молодцом. Валка деревьев и постройка домов тебе на пользу пошла. По весне будешь махать клеймором, как гусиным перышком, вот огонь и загорится опять.

Улыбнувшись через силу, Тови обвел взглядом лагерь. Новый общинный дом к югу от них вырос уже футов на пять. Сруб просторный, восемьдесят футов на тридцать – когда его достроят, можно будет собираться вместе по вечерам, и люди воспрянут духом.

– Долго ли еще? – спросил он, кивнув на бревенчатые венцы.

– Дней пять. Нынче рубим лес на северном склоне. Если снегопада не будет, авось и за три управимся.

Народ потихоньку выходил из домов. Обрин, которому кто-то дал кожаные штаны и куртку, пристроился к дереву по малой нужде.

– Не люблю я его, – сказал Тови.

– Да, мужик что твое железо, – поддержал Грейм.

– Это бы пусть, а вот спесь его мне хуже репьев под шкурой. Ты глянь, как он ходит… точно он тут господин, а мы его крепостные.

– Придирчив ты больно. Фелл тоже так ходит. И Сигурни.

– Да, но они-то горцы.

Грейм расхохотался и хлопнул его по плечу.

– А это, по-твоему, не спесь, друг сердечный? Притом Обрин тоже горец. Сын Фелла.

– Надень на волка портки, волком он и останется.

– С тобой сегодня не сговоришься, лорд-ловчий, – сказал Грейм и пошел прочь по снегу.

Тови почувствовал себя виноватым. Кому же ободрять всех остальных, как не лорду-ловчему? Обрин, раздевшись до пoяса, обтирался снегом, и Тови различил множество шрамов на его груди и плечах.

– Доброе утро, – холодно молвил нижнесторонний.

– И тебе доброе, Обрин. Что твои парни, постигают науку?

Обрин надел рубашку и куртку.

– Шесть отрядов еще туда-сюда, а остальные… Не могу же я заставлять их учиться, если они не хотят.

– Горца нет нужды учить драться.

Обрин улыбнулся, что случалось с ним редко – но лицо его от этого не смягчилось, а сделалось еще более устрашающим.

– Что верно, то верно, лорд-ловчий. Драться они умеют и умирать тоже. Не понимают только, что воевать – значит не просто подраться и умереть. Что еще и победить требуется. Без дисциплины же ни одна армия победить не может. Когда полководец отдает какой-то приказ, то ему – в нашем случае ей – должны подчиняться беспрекословно. У нас не то. У нас имеется пять сотен героев, которые при виде врага хватаются за клейморы и идут умирать, как Фарлены.

Тови проглотил подступивший гнев. Что смыслит нижнесторонний в клановой гордости и воинской чести? Для чужеземцев война не доблесть, а ремесло. При всем при том этот вояка честен и нельзя сказать, чтобы совсем не прав.

– Ты пойми, Обрин, – мягко заговорил он. – У нас каждый человек на особицу. Споры между кланами всегда решались единоборством, и никакой тактики мы отродясь не знали. Даже воюя с вами… мы просто шли в бой и гибли. Так мы сражались на протяжении поколений. Не знаю уж, способны ли те, что постарше, усвоить твою науку. Так что наберись терпения и попробуй как-то убедить молодых.

– Я уже все доводы исчерпал, – упорствовал Обрин. – Мало им разве примера Фарленов?

– Мы люди гордые. По доброй воле мы пойдем хоть в преисподнюю, но силком нас никуда не загонишь, понял?

– Я подумаю над этим, – сдался нижнесторонний. – Ты ведь знаешь, я не офицер, не военачальник. Всему, что знаю, научился сам за семнадцать военных лет. Но я подумаю.

– С вашего позволения, лорд-ловчий, – с учтивым реверансом сказала девушка, закутанная в теплую шаль. – Мой дедушка слег и подняться не может. Не зайдете ли к нам?

– Иду, девочка, – устало ответил Тови.

Его усталость не укрылась от внимания Обрина. Неверие лежит у него на плечах, как плащ, подумал бывший сержант. С этой мыслью он стал подниматься по склону в пещеру, где собирались его бойцы. Трое, пришедших первыми, уже развели костер. С появлением Обрина разговор оборвался. Два свертка, которые он принес сюда раньше, остались нетронутыми. Мало-помалу, кто поодиночке, кто парами, пришли все двадцать пять человек, сущие дети. На Обрина они смотрели угрюмо и настороженно.