Дэлл 2: Меган  - Вероника Мелан Страница 41

Прыжок еще троих прямо ей в лицо, двое сбоку – оскаленные тощие церберы, настоящие безжалостные порождения ада.

Мозг успел выдать – не отбиться, не выжить: смерть.

И в этот самый момент с неба, как столб голубого огня, полыхнул луч…

Семнадцать секунд – она каким-то непостижимым образом считала. Ему понадобилось семнадцать гребаных секунд, во время которых она выстояла. А после энергетический удар такой силы, что мурдаков отбросило от нее, как осколки от эпицентра мощнейшего взрыва. Они летели по горящему синими искрами воздуху, кувыркаясь беспомощными игрушками. Легкие, похожие на золу.

Синий напалм – вот что он выдал. Ударил по чужой планете с такой силой, что едва не треснула местная земная кора.

И она побежала. Развернулась, поползла наверх из последних сил, как сумасшедшая паучиха. Ее шанс. Ее единственный шанс, пока оставшиеся в живых не напали снова. Драгоценнейший момент.

Он, наверное, спал…

Пальцы срывались, Лин сдирала их в кровь; саднило от боли все тело.

Но проснулся… Или просто услышал. И он никогда никому не скажет о том, что «случайно» позаимствовал мощь у собственного Реактора в Нордейле, чтобы ударить по Урмаэ… Он это сделал.

Она взобралась наверх и перекатилась подальше от края, хрипя. Отметила, что ее спутницы в порядке, закашлялась, только теперь почувствовала, как везде больно. А после принялась смеяться, хохотать, как ненормальная.

На нее смотрели с удивлением, тревогой и опаской.

И спрашивали:

– Лин, а что это было? Что за луч?

– Откуда он взялся?

– Это Охлы?

– Мы думали, что ты…

– Эй, ты в порядке?

Кажется, они растирали по щекам слезы.

А она смеялась и кашляла. Смотрела в темное небо над головой:

– Семнадцать секунд! Ты смог… Я тебя расцелую, когда вернусь… И насрать, что Яна…

* * *

Сколько-то она лежала с закрытыми глазами, восстанавливала дыхание.

А рядом тихо разговаривали.

– Идти туда, думаешь?

– Ага. Там небо светлое.

А под ней сухая и теплая земля. Живая. Скребут почву пальцы. Она все еще чувствует, дышит…

– Блин, я бы сейчас слона сожрала.

– Точно. Или печеньку…

– Да, я тоже согласна на печеньку.

Пауза. Беспокойный вздох. Шорох одежды.

– Надеюсь, дальше будет проще.

А следом Мег:

– Надеюсь, уже скоро дойдем, – тишина. – Мне ведь отрезали волосы, земли я тоже поела…

– А что там третье?

– Надо сказать «да».

– Так скажи, может, быстрее дойдем.

– Надо сказать не там, где надо…

– Тьфу.

Брошено беззлобно и без обиды, с ноткой разочарования.

Над Белиндой чужие звезды. А в другую сторону от расселины вновь светлеющее небо.

Над Мурдаками до сих пор плавали голубые искры. Колыхались, таяли медленно, как смертоносный снег; Лин улыбалась.

(Dyathon – Could be)

Меган

И вновь пламя незнакомого цвета – светло-фиолетовое, белесое. Опущенный на наши макушки ковер тьмы, и лишь две полосы зарева на противоположных концах горизонта – одна дальше, другая ближе. Нам туда, где ближе.

Этот костер мы с Тами едва смогли соорудить – очень долго и кропотливо собирали сушняк, когда отодвинулись от расселины достаточно далеко. Помогли Лин поставить палатку, постелили ей постель, бросили в кружку с водой регенерирующую таблетку, уложили спать.

До этого помогли обработать ей раны. Перевязывала Тами, я светила фонариком телефона – сажала дышащую на ладан батарею. И до сих пор держала телефон в руках – забыла убрать.

Рядом на сухой траве лежала снятая, наконец, с волос диадема. Она до сих пор казалась мне частью бутафории, призванной превратить меня в чужих глазах в куклу.

Тами сидела рядом, хрустела второй печенькой – проголодалась. Я свою уже съела. Теперь мы пытались соорудить «чай» – ждали, пока в закопченной кружке над ленивым и слабым пламенем вскипит вода.

Пережитый стресс дался сложно нам всем и вылился в усталость и странную апатию.

Мы молча радовались одному и тому же – живые. Все.

Потому что там и тогда, когда мы смотрели на бой Белинды с обрыва, это был фильм ужасов с единственным безнадежным исходом.

Но что-то помогло. Кто-то? Она так и не сказала…

Тами доела паек, стряхнула крошки с одежды, зацепилась пальцем за погасшую брошку-птичку, аккуратно отцепила ее. Попросила:

– Ты свою тоже не выбрасывай, ладно? Оставлю на память.

– Хорошо, – я помолчала. – Думаешь, они помогли?

– Не знаю.

«Но мы тут. Дышим».

Точно.

Наверное, нужно было убрать телефон обратно, но я зачем-то нажала кнопку включения экрана. Посмотрела на оставшиеся двенадцать процентов заряда, иконку «Установки», «Контакты» (когда еще появится сеть, чтобы звонить?), после на «Фотоальбом». Нажала.

И снова мы. Словно из другой жизни – беззаботные, счастливые, расслабленные. Да, расслаблен Дэлл. Но не я. По непонятной мне причине я впервые смотрела на саму себя другими глазами – почему я раньше не замечала этот вечный испуг, сидящий в глубине собственных глаз? Вроде бы счастливое лицо, улыбающееся. А во взгляде тщательно скрываемая паника, словно незаметный разрушительный вибрационный дребезг…

Потому что я всегда боялась потерять Дэлла. Любила болезненно, надрывно, отчаянно желала, чтобы такой, как он, во что бы то ни стало, любил (замухрышку?) меня.

Одна фотография, другая, третья. Тень на дне моих глаз везде, как вечная спутница. Теперь я точно знала, что именно она означала, – вечный страх. Что я недостаточно хороша, что однажды что-то случится, и я все-таки его потеряю. Добоялась. А, может, потому что боялась, все и случилось?

Тами ворошила угли, подкидывала сверху веток, чтобы костер занялся плотнее.

– Тами?

– А?

– А ты… боишься потерять Рэя?

– Я? – она удивилась, но поняла вопрос. – Нет, наверное. Что толку бояться? Я теряла его в Кубе… Теперь просто знаю, что мы всегда пройдем навстречу друг другу достаточное количество шагов, чтобы этого не случилось. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что я… всегда боялась потерять Дэлла.

А теперь отпускало, будто разжимались тиски. Не знаю, почему. Может, потому что уже практически потеряла, когда он заболел, когда я «изменила» ему, когда вдруг ощутила, что отдаляюсь, теряю эту странную болезненную связь. Косу с колючей проволокой, как сказала Белинда. Она была права. Моя любовь – вечное переплетение радости с болью, что-то, не дающее саднящей коже зажить. Розовые ее слои и новые шрамы. Ерунда какая-то… Зачем я все время делаю это с собой?