Страсть новой Евы - Анджела Картер Страница 41

Тут же, прямо передо мной, мина разнесла часть дороги.

К бою! Притормозив у обочины и не заглушив мотор, я покинула свой корабль. Мимо меня свистели пули, а я устремилась к торговому центру, рассудив, что там больше шансов укрыться. Однако и там раздавалась стрельба; я нырнула в разбитую витрину супермаркета и почувствовала ветерок от пули на своей щеке, услышала, как она впечаталась в стену, обдав лицо битым стеклом, подползла к вагончику, заполненному галантерейными товарами: бумажные салфетки, одноразовые стаканчики, сервировочные салфетки… и притаилась позади, дрожа. Супермаркет явно грабили, и не раз. Пол покрывал слой муки и лужи разлитых сиропов, под ногами хрустел сахар, стояла специфическая вонь от протухших молочных продуктов, в разбитых холодильниках роились тучи мух. На исковерканной площади то появлялись, то исчезали участники рукопашного боя, которые прыгали, кричали, падали среди облаков пыли от крошащегося бетона. Свистели пули. А я не могла взять в толк, что происходит.

Какой-то мужчина в зеленой крапчатой военной форме быстро заскочил в витрину супермаркета и присел, чтобы перезарядить пистолет, однако выстрелить он не успел – его настигло очередью из пулемета. Между тем инцидент приблизился к концу. Горстка окровавленных выживших дали деру от торгового центра, отстреливаясь на бегу; последний швырнул назад ручную гранату. Падающие обломки пролились дождем, я захлебнулась в осыпающейся штукатурке, и все исчезло.

Очнувшись, я поняла, что мне грубо тычут под ребра холодным металлическим стволом, и, открыв глаза, увидела юношу с черными кудрями и серьгой в левом ухе, сидящего передо мной на коленях. Я лежала спиной на груде щебня, голова гудела, дюжина мелких царапин кровила, зато кости были целы, обошлось без серьезных повреждений. Мальчишка, который растолкал меня винтовкой, заговорил на непонятном мне языке, похоже, испанском. Через секунду, сообразив, что я ни слова не понимаю, он положил винтовку, обхватил меня и помог встать на ноги. Так кружилась голова, что я не могла идти самостоятельно; он почти потащил меня на себе через тектонические сдвиги на полу торгового центра. Мы доковыляли до развалин магазина спорттоваров, которые образовывали пещеру; посреди вороха раздробленных досок для серфинга какие-то военные в гражданском планировали на крыше пулеметную точку, обкладываясь мешками с песком, другие выстраивали пленных с угрюмыми лицами в колонну, а третьи обрабатывали раны себе и всем вокруг. Там было человек тридцать – тридцать пять, кто-то черный, кто-то коричневый, кто-то желтый, кто-то белый, по большей части молодежь, некоторые совсем юнцы, без отличительных знаков, разношерстная толпа хорошо вооруженных бродяг.

Какой-то мальчишка лет семнадцати с окровавленной головой и искаженным болью лицом лежал, раскинувшись, на том, что осталось от прилавка; правая нога оторвана ниже колена, и чернокожая девушка в шортах и трикотажной рубашке, засаленных и испачканных грязью, делала ему укол; эту манипуляцию она проводила очень заботливо и умело, даже с любовью. Кусочки пластыря застряли в ее спутанных кудрявых как пружинки волосах; они напомнили мне, как Лейла, моя последняя «половинка», засовывала бусинки, птичек, украшенных стразами, и искусственные цветочки в свои заросли прически в стиле «афро». Пара девчонок с постаревшими лицами сооружали для раненого носилки, какой-то старик собирал в кучу перевязочный материал. Как только мальчишка, пролепетав что-то несвязное, провалился в забытье, девушка повернулась ко мне. Разрез ее глаз, хотя их и покрыла пелена усталости, напомнил исчезнувшие глаза Лейлы; как давно мысль о ней не приходила мне в голову? Но эта девушка носила на предплечье алую повязку с женским символом, где внутри круга изображена усеченная колонна. О боже! Бешено заколотилось сердце. Ее взгляд, почти знакомый, остановился на мне на долгую, вопросительную секунду: затем она приветливо, хотя осторожно и с долей иронии, улыбнулась.

– Эва? – уточнила девушка, чуть помедлив, словно не хотела по ошибке меня оскорбить. – Эвлин?

И все еще робко, но прекрасно – как такое возможно? без ненависти? спокойно? благородно? – протянула ко мне руки, испещренные следами войны.

Лейла, почему ты никогда не рассказывала, кто твоя мать?

Как, интересно, я должна была рассказать? Я и не говорила, что она поломойка, ни разу, ты сам принял это как данность; очень самонадеянно. Я сказала лишь, что она живет на западном берегу.

Знакомый смех, этакий изящный взрыв свежести. Она беззлобно рассмеялась и поведала, что здесь, в торговых центрах «Бенито Серено» и «Релаксарама», был уничтожен хоть и небольшой, но опасный очаг сопротивления, обнаружены оружейные запасы, что всегда к месту, тяжелораненых сейчас переправят в полевой госпиталь в штаб-квартиру, и я могу поехать с ними, а могу остаться; нужно укреплять торговый центр и укомплектовывать блокпосты, скоро хлынет поток беженцев, и справиться будет непросто. Нет, Свободный Штат не захватил Лос-Анджелес, это все лживая пропаганда; за останки Южной Калифорнии воюют, по меньшей мере, дюжина группировок, и хотя правые силы, называющие себя Свободный Штат, разгромили черную хунту, которая первая вывела Калифорнию из Штатов, трех человек из их руководства убили, заманив в вооруженную засаду; прошлой ночью друзья на севере совершили воздушный налет, хотя, если честно, в Северной Калифорнии такой же беспредел, как и в Южной, а еще… Заметив мое замешательство, она замолчала, потом пожала плечами со словами: «К этому давно все шло, вот и пришло».

Масштабность развязки, как и столь вежливое безукоризненное хладнокровие перед ее лицом, выбила меня из колеи. Присутствие здесь Лейлы, совершенно неожиданное и полностью уместное присутствие в конце и в начале этого мира – и полнейшее равнодушие к моему изменившемуся статусу! Ее однозначное и окончательное приятие моего женского обличия! Она вела себя весьма вежливо, ходила в такой же, как все, одежде, ничто не указывало, что она была здесь главной; догадку подтверждало лишь добровольное, пусть и неорганизованное, почтение перед ней, которое выказывал рядовой состав.

Когда я сообщила, что останусь, мне нашли пару заношенных кроссовок, чтобы я не ходила босая, и определили мыть раненых. Потом раненых развезли, используя подвернувшийся под руку транспорт: микроавтобусы, автофургоны и грузовички с мороженым, а я присоединилась к тем, кто готовил еду из позаимствованных в супермаркете запасов. В центре торговой площади мы соорудили костер и подвесили над ним железный котелок, который нашли в кладовке какого-то магазинчика – должно быть, его выставляли в витрине на Хэллоуин. Кто-то раскопал в разграбленной лавке со стройтоварами банку с красной краской и на уцелевшей стене сделал надпись «ГОД ПЕРВЫЙ». Лейла по радиопередатчику общалась с кем-то азбукой Морзе. Я заметила, что, нажимая на клавиши аппарата, она рассеянно наблюдает за мной; в ее глазах не было ни удивления, ни радости расплаты, только отстраненная мягкая доброта. Вроде бы Лейла, но уже не та; что произошло с манхэттенской красоткой? Неужели она все это время вела партизанскую войну во благо своей матери? Неужели этот ослепительный кусок плоти и покорности все время был инсценировкой, имитацией, миражом? По-прежнему путались кудряшки ее волос, по-прежнему свежей выглядела бархатная кожа, но роковое безволие танцовщицы смылось вместе с ярким макияжем. Правда ли она страдала, когда я сделал ей ребенка, была ли настоящей кровь на полу такси, когда она вернулась ко мне, растрепанная, изувеченная, после гаитянской знахарки? И стало ли мое тело ее местью?.. Тупая, почти усыпляющая боль запульсировала в висках; а Лейла улыбалась мне стандартной вежливой улыбкой.