Омут - Сергей Яковенко Страница 41

Я снова шагал вдоль проспекта, не оглядываясь. Встречные прохожие бросали на меня озабоченные, а то и испуганные взгляды. Некоторые изменяли траекторию движения, старались обойти меня на почтительном расстоянии. Попадались и вовсе равнодушные. Маленькая девочка, лет пяти-шести, некоторое время изучала мое окровавленное лицо, а когда мы разминулись, спросила у мамы:

– А дяде больно?

– Это плохой дядя, – ответила ей та, – Смотри лучше под ноги, а то упадешь и сама станешь, как тот дядя.

Только отойдя на почтительное расстояние, я позволил себе оглянуться. Лехина «девятка» стояла на прежнем месте. Видимо тот все еще приводил себя в порядок после потасовки. Я все еще не мог поверить в то, что произошло. Было ощущение, будто весь мир вокруг оказался какой-то одной сплошной декорацией в большом, невероятно дорогом шоу. И если раньше эта глобальная декорация выглядела вполне естественной, то сейчас я словно оказался за ее пределами и увидел, как все выглядит с наружной стороны. Тонкие картонные стены домов, подпираемые досками с обратной стороны, яркая лампа искусственного освещения вместо солнца, натянутая пленка над головой, имитирующая небо. И люди… Люди, играющие роли, снующие без конца туда-сюда. Люди, не ищущие друг в друге ничего, кроме выгоды. Люди, избавляющиеся от собственных родителей, как от ненужного балласта, которым рано или поздно станут сами. Корпоративное общество с жесткой моралью и не менее жесткими принципами. Жизнь во имя материального развития. Предательство, возведенное в статус религии.

Лехина машина мигнула «стопами» и отъехала от обочины. Я подождал, пока она скроется из виду и медленно побрел дальше, к дому. Там меня уже ждали.

Тяжесть пакета с деньгами напомнила о том, ради чего, собственно, я все затеял. Времени оставалось мало. Мария в любой момент могла начать предпринимать меры по моему «обезвреживанию» или по ограничению контакта с Юлькой. Судя по тому, как она себя вела, ее терпение было на исходе, а значит, случиться это должно было со дня на день. Спрячет дочь, заявится в милицию, объявит мужа невменяемым, а те, будь уверен, особо церемониться не станут. Слишком уж жесткий подход в корпоративном шоу к бракованному материалу, ломающему систему своей иррациональностью.

Но я ошибся насчет жены. Точнее – насчет ее терпения. Оно было не на исходе. Оно уже лопнуло. А я слишком поздно это осознал. Я допустил непростительную ошибку, которая, в итоге, стоила мне слишком дорого.

Отперев квартиру, вошел внутрь и сразу же ощутил непривычный, чужой запах. Тут же возникло ощущение, что я не один. Пахло мужским одеколоном, смешанным с густым запахом пота. Я прислушался и осмотрел дверные проемы, ведущие в комнаты. Никого.

– Эй, есть кто дома?

Тишина.

Я мысленно выругался и тихо прошептал на выдохе:

– Паранойя, блин…

После этих слов из спальни и гостиной высыпали несколько крепких мужиков с оружием, в черной одежде, которые в один миг повалили меня на пол и заломили руки за спину. Я даже понять не успел, что произошло. Только коротко вскрикнул.

– Лежать! Руки за спину! – зачем-то прорычал один из них, хотя я и без того уже лежал, а в спину мне давило массивное колено, – В пакет загляни! У него пакет с собой был. Да осторожно, бля!

– Бабки и нож, – низким басом пробубнил мужчина в черных ботинках, которые мелькали прямо перед моим лицом. Судя по их размеру, тот был настоящим громилой. В этот момент на запястьях защелкнули наручники, и давление на спину ослабло.

– Попал красавец, – сказал тот, что командовал, а потом, видимо, обратился ко мне, – Ну, что, малахольный? Приехали? Допрыгался?

– На ноже кровь. Пакет дай.

– Где понятые?

– Ща позову.

Через минуту в квартиру вошел сосед Егор Семенович и незнакомая женщина средних лет. Оба хмуро смотрели на меня.

– Паспорта с собой? – спросил у них главный.

Те закивали.

– Юра, займись.

– Задержанный – Семенов Николай Евгеньевич, – лениво вещал Юра, – При задержании сопротивления не оказывал. При себе имел нож и пакет с иностранной валютой в сумме… Сколько там?

– Оставь пока пустое поле.

– Угу. Та-а-к… Валюта пересчитана в присутствии понятых… На ноже – следы крови. Лицо задержанного имеет следы насильственного воздействия.

– Бля, пальцы! Пальцы, дебила кусок!

– Да знаю! Я же в перчатках!

– Да хера ли ты знаешь? Сотрешь! За лезвие бери! За торцы!

– Так кровь на лезвии!

– Ох, дебил… – выдохнул главный.

– Товарищ лейтенант… – заныл бугай.

– Ладно. Понятые, ознакомьтесь и подпишите. Юра, покажи им! Пакуем! – скомандовал лейтенант, и кто-то резко дернул за скованные за спиной руки.

Я кое-как поднялся на ноги. На пороге стояла Маша. Она обхватила себя руками, плотно сжала губы и с ненавистью смотрела на меня. Затем скривилась и спросила:

– Где ты деньги взял, придурок?

Я не ответил. Просто молчал и смотрел на нее, пока мне это позволяли делать. Старался разглядеть в этом лице человека, без которого не мог продолжать жить дальше. Не получилось.

Допрос длился не долго. Рыжеволосый следователь с усталым лицом и зловонным дыханием законспектировал мои показания в протокол, прочитал записанное вслух и протянул мне для изучения и подписи. Я, не глядя, расписался.

Меня обвиняли в преднамеренном убийстве Карла Генриховича. Со слов следователя, у них было сразу несколько свидетелей, которые подтвердили, что видели, как я за ним гнался по коридору бассейна. Они опознали меня по фотографиям, которые предоставила моя жена. Как оказалось, ее вызвали на допрос так же, как и меня – по телефону. Мария явилась в отделение милиции и дала показания. Она подробно изложила свои подозрения о невменяемости мужа и настаивала на проведении судебно-психиатрической экспертизы. Ее слова подтверждались и надзирательницей хосписа. Карл Генрихович, прежде чем отдать распоряжение об эвтаназии моей мамы, поделился с ней соображениями о моем «диагнозе». Она рассказала об этом следователю. После этого, утром, опросили свидетелей. Те опознали меня по фото, и буквально сразу было принято решение о задержании. Марию вызвали с работы, в квартире организовали засаду и теперь мне светил немалый срок. А с учетом того, что на ноже была обнаружена кровь Лехи, положение мое усугублялось.