Тень среди лета - Дэниел Абрахам Страница 41

Хешай прошлепал к дверям, отмахиваясь от извинений. На нем уже были сандалии и строгое коричневое одеяние.

— Не трудись. Ничего особенного не произошло. Просто я не хотел, чтобы ты мучился сверх положенного. Внизу стоят фрукты и свежий хлеб. Есть колбаса, если ты ее осилишь, хотя на твоем месте я бы сразу не наедался.

Маати принял виноватую позу.

— Я пренебрег обязанностями, Хешай-кво. Не надо было мне гулять допоздна и спать так долго.

Хешай-кво хлопнул в притворном гневе и грозно ткнул пальцем в его сторону.

— Кто из нас учитель — ты или я?

— Вы, Хешай-кво.

— Тогда мне и решать, пренебрег ты обязанностями или нет, — сказал поэт и подмигнул.

Когда он ушел, Маати снова лег и прижал руку ко лбу. С закрытыми глазами казалось, будто кровать под ним колышется, плывет по неведомой бесшумной реке. Он не без труда открыл их, понимая, что чуть было не заснул опять, потом сел, переоделся в чистое и пошел вниз, за обещанным завтраком.

Снаружи разлилось душное, знойное марево. Маати искупался и привел вещи в порядок, чего не делал уже много дней. Когда явился слуга — забрать тарелки и белье, — он попросил прислать кувшин лимонной воды.

Тем временем Маати разыскал нужную книгу и пошел посидеть в тени деревьев у пруда. Кругом пахло свежестью и зеленью, как от свежескошенной травы. В тишине, нарушаемой лишь жужжанием насекомых и изредка плеском карпов кои, Маати открыл обложку в коричневой коже и начал читать.

«Со времен древности, с эпохи Первой Империи не было случая, чтобы поэт совершал более одного воплощения в жизни. Ныне мы с печалью вспоминаем те чудесные годы, ибо наши предки не знали, что андат, единожды освобождаясь, почти наверняка не может быть воплощен заново. Вследствие этого мы, поэты, принуждены ограничивать свое творчество единственным произведением, уподобляясь ученику краснодеревщика, чей первый табурет должен стать образцом мастерства, славимым в веках. Посему нам надлежит изучать свою работу самым тщательным образом, чтобы последующие поколения не повторили наших ошибок. Подобным образом и я, Хешай Антабури, приступаю к разбору творения своей юности — андата по имени Исторгающий Зерно Грядущего Поколения. Укажу и на ошибки, которых можно было бы избежать, если бы я познал свою душу глубже».

Почерк Хешая оказался на удивление красивым, а изложение — стройным и увлекательным, как в романе. Начинал он с предпосылок, приведших к созданию андата, и своих предварительных требований к нему. Далее он досконально описывал работу по переводу языка мыслей из абстрактного в конкретное, по приданию им формы и плоти. Затем, рассказав о пленении своего андата, Хешай-кво указывал на ошибки в тех местах, где древняя грамматика позволяла сказать двояко, где форма спорила с намерением. При этом недостатки творения, которых Маати нипочем не заметил бы, были расписаны так откровенно, что становилось неловко: красота, граничащая с надменностью, сила, питающая гордыню, уверенность, дающая презрение… И всюду подробно прослеживалось, как каждая дурная черта берет начало в душе самого поэта.

Как бы эта исповедь ни смущала Маати, он понемногу проникся уважением к учителю, мужеству, с каким он доверил бумаге столь личное.

Солнце скрылось за верхушками деревьев, а цикады завели свой вечерний хор, когда Маати добрался до третьего раздела книги, который Хешай назвал «работой над ошибками». Маати поднял глаза и увидел, что андат стоит на мосту и смотрит на него. Совершенный овал лица, лукавый ум во взгляде… Маати мысленно еще не оторвался от поэзии, что это все создала.

Бессемянный принял позу приветствия, строгую и безупречную, и прошел по тропинке к нему. Маати захлопнул книгу.

— Грызешь гранит, — произнес Бессемянный, подходя ближе. — Увлекательно, правда? Хотя и бесполезно.

— С какой стати бесполезно?

— Его исправленная версия почти неотличима от предыдущей. Меня нельзя воплотить одинаково дважды, и ты это знаешь. Поэтому вносить поправки в готовую работу так же бессмысленно, как просить прощения у того, кого убил. Ты не против, если я присоединюсь?

Андат растянулся на траве и устремил черные глаза к югу, дворцам и незримому городу за ними. Совершенные пальцы выдергивали травинку за травинкой.

— Зато другие не повторят его ошибок, — сказал Маати.

— Если бы книга показывала другим их ошибки, толку было бы больше, — возразил андат. — Некоторые ошибки замечаешь только задним числом.

Маати принял позу, которую можно было бы трактовать как знак согласия или простую вежливость. Бессемянный улыбнулся и выбросил травинку в пруд.

— А где Хешай-кво?

— Кто знает? В веселом квартале, скорее всего. Или в какой-нибудь чайной у пристани. Он не из тех, кто радуется завтрашнему дню. А что же ты, мальчик мой? Из тебя вышел лучший ученик, чем я предполагал. Ты уже отведал городской жизни, научился гулять с людьми ниже себя рангом и пропускать важные встречи. Хешаю понадобились годы, чтобы понять прелесть всего этого.

— А тебе завидно? — спросил Маати.

Бессемянный рассмеялся и взглянул прямо ему в глаза. Его прекрасное лицо было печально.

— У меня сегодня был тяжелый день, — произнес он с горьким смешком. — Я нашел то, что давно потерял, а оно, оказалось, не стоило поисков. А ты? Готов к завтрашней церемонии?

Маати ответил утвердительной позой. Андат улыбнулся, но потом его улыбка оплыла, как свеча, превратилась в нечто противоречивое и неясное. Цикады в ветвях разом смолкли, словно у них был один голос на всех, а через миг запели снова.

— Может… — начал андат и затих, изобразив просьбу потерпеть, пока он подбирает слова. — Маати-кя. Если я что-то могу для тебя сделать… Оказать услугу, выполнить что-нибудь по твоему желанию… или воздержаться от действий. Только скажи, и получишь. Для тебя — что угодно.

Маати взглянул на бледное лицо — оно светилось в сумерках, как фарфоровое.

— Почему? Зачем ты мне это предлагаешь?

Бессемянный улыбнулся и подвинулся, прошелестев дорогой тканью по траве.

— Посмотреть, что ты выберешь, — ответил он.

— А если выбор будет тебе неприятен?

— Оно того стоит, — сказал Бессемянный. — Так я узнаю больше о твоей душе, а подобные сведения обходятся недешево. Выбирай, что бы ты хотел начать или прекратить.

Маати почувствовал, как краснеет, и наклонился к пруду. Он долго смотрел на гладь воды и рыб, белесых и золотых. Потом заговорил глухо, вполголоса.

— Завтра, когда придет черед… когда Хешай-кво должен будет совершить скорбный торг, не борись с ним. Я наблюдал за вами в тот первый раз, на хлопковой церемонии, и потом тоже. Ты всегда заставляешь его с тобой бороться. Вынуждаешь себя перебарывать. Не делай так завтра.

Андат кивнул с печальной улыбкой на прекрасных мягких губах.